Белое солнце. Караи не может понять, почему именно белое, да это ей и не особенно важно. Но неестественное освещение, заливающее двор и скрадывающее тени, добавляя всему двухмерности, задает тревожный тон всему происходящему — хотя, казалось бы, — чего бояться? За спиной дом, двухэтажный, добротно построенный и даже на первый взгляд уютный и надежный. Дом, которого никогда не было у куноити, привыкшей жить переездами, заданиями и долгом перед отцом и воспитавшим ее кланом; и который она, вопреки всему, втайне даже от себя, мечтала иметь. Как и любимого мужа — Караи не видит его сейчас, занятого своими делами где-то в доме, но точно знает, что он тут, рядом, не оставил наедине с некстати проснувшимся страхом ее и двух их мальчиков. Словно чувствуя страх матери, они жмутся к ее ногам, цепляясь непослушными пальчиками за складки одежды. Она же шепотом пытается успокоить их, сама же раз за разом обводит взглядом непривычно пустынный и оттого немного жутковатый двор, не зная, откуда ждать беды. Откуда-то наверняка зная: она рядом. Совсем близко…

Шаги. Тяжелые, отдающиеся дрожью земли под ее ступнями. Неестественная белизна неба сгущается еще сильнее, давит горло и взгляд липкой паутиной. Караи еще раз бегло осматривает двор в поисках хоть какого-нибудь оружия, нахмурившись, выдергивает из земли жердь — опору вьющегося растения, прокручивает в руках. И в эту же минуту откуда-то из белесого, похожего на дымку света появляется он. Тот, кого она в последнюю очередь хотела бы видеть, кого мечтала забыть и никогда, ни за что на свете не вспоминать больше. Кто уже не должен был явиться по ее душу и разрушить с таким трудом обретенное счастье. Его больше нет, она сама видела, как поглотила его бездна, вместе с демоном, позволившим неприкаянной душе воскреснуть. Его нет — и все же он снова здесь, прямо перед ней, и до боли знакомые, отпечатанные в памяти человеческие черты его страшат сильнее, чем искаженные мутацией и разложением.

Пальцы до боли впиваются в дерево ее случайного оружия; взгляд цепко отслеживает каждое движение в ожидании неладного. И плевать, плевать, что ни одно из них, замедленных, осторожных, не выдает опасности. Караи лучше, чем кто бы то ни было, знает коварство Шредера. Пока что их разделяет изгородь… только пока. Его не остановит ни хлипкая преграда, ни извечная граница дома. Для него нет ничего ни святого, ни невозможного. Когда-то это даже восхищало ее. Глупое дитя, что скажешь!

— Стой, — Караи делает шаг вперед, перехватив жердь одной рукой, подталкивает детей в сторону дома. Изо всех сил надеясь, что Лео если не услышит, то почувствует неладное, подоспеет вовремя и уведет малышей отсюда. С прочим справится она сама. Как всегда…

К ее удивлению, Шредер останавливается. Как раз напротив нее, коснувшись ладонью ограды. Губы куноити кривятся в нервной усмешке. Что, бывает и так? Или… Караи недобро щурится, поудобнее перехватывая жердь… он снова что-то задумал?

— Я никогда не желал тебе зла, — Караи в бессильном гневе прикусывает губу, не глядя на протянутую в обманчиво миролюбивом жесте руку, на пределе возможного вслушиваясь в происходящее за спиной. Лео… бессмертные боги, где же он, когда так сильно нужен? Их дети не должны попасть в руки врага, да и… честно говоря, ей и самой было бы спокойнее в присутствии любимого. Правильный и искренний, Лео всегда мог поразительно точно отличить истину от сколь угодно красивой и желанной лжи. Не то что она, кажется, и сейчас готовая поддаться иллюзии. Караи сердито встряхивает головой. Никогда больше… как бы ни щемило от воспоминаний сердце, как бы ни нашептывал изворотливый разум, что в сказанном есть доля истины. Никогда…

— Что тебе здесь нужно? — бросает она обвиняюще. Не отводя глаз, не меняя угрожающей позы. Готовая ко всему… и все же невольно вздрагивает, услышав ответ:

— Ты знаешь, Караи.

— Меня зовут Хамато Мива, — тут выпаливает Караи гневно и чуть-чуть поспешно. Вытесняя из памяти легкий стыд, что за все эти годы она так и не сумела привыкнуть к данному при рождении имени. Леонардо с братьями тоже всегда называли ее старым, более знакомым и привычным. Но это же ничего не значит, верно? Она — дочь своего отца, а этот негодяй ей никто. И даже менее того!

— Ты ничего не получишь тут. Уходи! Убирайся в бездну, что тебя породила! — Караи угрожающе поднимает жердь, подобно боевому шесту, но отчего-то не решается ударить. Память о прежних поражениях ли тому виной, или что-то иное? Она отказывается даже думать. Озлившись собственной нерешительности, куноити делает еще один шаг вперед. Навстречу своему страху, вытесняя из сознания, что и этому учил ее он. Как и многому-многому, пригодившемуся потом не раз, в бою и не только. Нет! Все осталось в прошлом, и она не позволит ему отравить день сегодняшний. Он разрушает все, к чему ни прикоснется. Ему здесь не место. И не только здесь — вообще нигде.

— Мы рождены одной бездной, одной бедой и проклятьем, — каждое слово гулко, до боли отдается в висках, и Караи невыносимо хочется бросить жердь и зажать уши, не слышать, не знать. Слишком уж многое в сказанном похоже на правду… «Было похоже, — зло поправляет себя она. — Когда-то, в другой жизни…» Усилием воли, болезненно морщась, куноити выпрямляется, глядя глаза в глаза. Уж кого стыдиться, но только не его! На слова же «у нас единая судьба» резко мотает головой. Ну уж нет! Больше — нет. Не в этой жизни, демоны его побери!

— Никогда! — она почти рычит, замахиваясь — и все же не решаясь ударить первой. Словно стоит ей хотя бы прикоснуться, и проклятие Шредера перейдет к ней. Кажется, Лео что-то говорил об этом. И отец… Но есть ли иной способ избавиться от этого демона, от проклятия уже ее собственного, неясно когда и за какие грехи полученного? Почему? За что?! — хочется кричать, вопрошая холодное белесое небо, но с пересохших губ не срывается ни звука. Это ее судьба. Ее битва. И она не отступит, как бы холодно и муторно ни было на душе. Что бы ни случилось.

— Что бы ты там ни задумал, ты пожалеешь об этом, — сипло предупреждает она, опустив жердь одним концом на землю. На краткий миг отводит взгляд, сомкнув пальцы на занозистом комле, с отвращением ощущая их дрожь. — Леонардо однажды уже отправил тебя в ад и с радостью повторит это, — она прикусывает язык, проклиная себя за невольно с него сорвавшееся. Караи как никто знает: отмщение за погибшего отца не принесло любимому ни радости, ни облегчения. Лишь тяжкий долг и понимание, что иначе этот узел не разрубить, заставили его поступить так. Да, он повторил бы случившееся, если бы пришлось, не колеблясь, — но она ни за что на свете не пожелала бы любимому такого.

— Наши судьбы связаны, хотим мы того или нет. Всех нас, — ошеломленная, она вскидывает голову, не веря своим ушам. И даже глядя в лицо, слыша голос — не верит. Шредер не мог сказать такого. Караи до отвращения памятно все, что он когда-либо говорил о судьбе и долге, считая свою месть единственно возможным и достойным их воплощением. Что-то иное? Не в этой жизни. Однако…

— Я сделал все, что мог, — куноити резко отшатывается, когда тяжелая ладонь, каким-то чудом дотянувшись, ложится на плечо — тоже так привычно, до ноющей боли где-то глубоко внутри знакомо. Хочется бежать, кричать, спрятаться, но Караи не в силах сделать ни шагу, не может ударить, оттолкнуть, позвать на помощь, в конце-то концов. Словно сквозь туман она слышит звонкие голоса детей, догадываясь, что Лео-таки пришел и точно не отдаст их этому чудовищу. Впрочем, вновь вскинув голову, она запинается на последнем слове. — А ты — сможешь?

— Да! — выдыхает она ему в лицо, разорвав наконец странное оцепенение и морок. Наконец-то куноити чувствует себя свободной и не медля наносит удар. Размытой полудугой жердь врезается в кованый нагрудник… и проходит сквозь него. Видение растворяется в воздухе, и Караи падает на колени, тяжело, с хрипом вбирая влажный воздух, не веря, что все закончилось. Пристально вглядывается в собственные запыленные ладони, отчетливо ощущая их испачканными, оскверненными, хотя ни крови, ни даже грязи на них нет.

Машинально обтерев их о бедра, Караи приподнимается на коленях, находит взглядом Леонардо. Тот ободряюще кивает ей, обнимая за плечи одного из сыновей. Даже на расстоянии видно, сколь схожи они меж собой, пусть в чертах мальчика нет ничего от рептилии. Второй же бежит к ней, изо всех сил, отчаянно, словно по пятам за ним гонятся злые собаки. И даже упав и разбив локоть, тут же вскакивает и, всхлипывая, не сбавляет шага. Подбежав же, обхватывает мать дрожащими ручками, крепко-крепко, спрятав лицо у нее на плече. Караи обнимает его в ответ, шепча что-то утешительное — и сама почти веря, что страшный призрак больше не вернется, не потревожит их. Она не позволит. Ласково касается губами ушибленного места, поднимает голову, всматриваясь в лицо сына… и отшатывается, не в силах сдержать крик. Страшным не представимым образом в детских чертах угадываются иные… те, которых никак не может быть у ее сына, ведь ее и Шредера никогда не связывало кровное родство, да и внешне она никогда не была на него похожа. И все же…

— Не надо, мама… — тот хватается за оттолкнувшие его руки, цепко и в то же время жалобно, просяще. — Пожалуйста…

Тяжело дыша, Караи резко села, неловкими ладонями убрала волосы со взмокшего лба, едва не смахнув с табурета возле ее ложа светильник. Взгляд затравленно скользил по темным стенам и потолку, не узнавая малознакомого помещения, в поисках опасности. Чужое присутствие, тревожащее, выстуживающее кровь, все еще ощущалось в чуть затхлом воздухе подземелья, холодком пробегало по коже, тонкой невидимой проволокой стягивало виски. Казалось, зловещий призрак все еще здесь — таится в угольном мраке углов, колышет старенькую занавеску, просочился сквозь задвинутые створки фанерных дверей, направляясь к остальным, спящим, беззащитным…

Караи с силой потерла щеки, передернула плечами, сбрасывая напряжение, отгоняя привязчивую панику. Еще раз медленно осмотрелась, напоминая себе, что через сработанную Донателло систему защиты незамеченной не пробраться и крысе. Да и Леонардо, кажется, унаследовал интуицию своего отца, хорошо чувствуя опасность. Нет, ей определенно только кажется. Затаив дыхание, Караи еще раз прислушалась к тишине спящего дома. Ничего — лишь мечущиеся по стенам тени от потревоженного светильника да приглушенное посапывание из дальнего, самого темного угла; при одном взгляде туда губы тронула улыбка. Их малыши, пока еще безымянные, похожие почти как две капли воды. Хрупкая надежда и множество страхов и тревог, их маленькое счастье, помноженное на два.

Укушенная неожиданной мыслью, девушка неслышно поднялась, на цыпочках подошла ближе. Наклонилась, коснувшись подрагивающей, отчетливо озябшей ладонью бортика резной колыбельки с двумя уютными «гнездышками» — совместного подарка, как ни странно, Эйприл и Шинигами. Как удалось столковаться меж собой двум куноити, никогда особо не дружившим, Караи не знала и сейчас. Впрочем, это и не казалось важным, главное — что смогли. Шини было вполне по силам и по средствам справиться и одной, особенно сейчас, но рыжая подружка братьев тоже непременно желала поучаствовать, и Караи была ей за это благодарна. Лео рассказывал, что ему и братьям служили ложем старые выстланные изнутри тряпьем и обрывками меха коробки… да и то, последнее было изрядным везением для подземного семейства мутантов, не существующего для остального мира, со всеми его благами и удобствами. У них было иное, гораздо более важное, но… с их малышами все будет иначе. Непременно.

Один из мальчиков завозился, не иначе, почувствовав ее приближение. Караи слегка покачала колыбель, сама же помимо воли всматривалась в круглощекие безмятежные личики, тоже почти одинаковые (она и сама лишь недавно научилась их различать). Недавний сон все еще плавал на грани сознания, тревожа и будя самые дикие предположения и догадки, и чтобы хоть мало забыться, Караи цеплялась за любую, даже самую неожиданную мысль. Например, вспоминала клятвенное заверение Донни, что его сыворотка, способная подавить животную часть ДНК мутанта, предназначалась в подарок именно ей и Лео ко дню их свадьбы — словно бы не в его лаборатории Эйприл задерживалась допоздна, «помогая с проектами» и совсем не нуждаясь в выделенной ей комнате, сейчас великодушной отданной Караи и ее детям. Похоже, в недалеком будущем семейство Хамато пополнится еще раз… если, конечно, стеснительный гений отважился-таки сделать предложение избраннице. Или же пыталась припомнить, какого цвета глаза были у ее матери. Странно, но Караи совсем не помнила ее облика, и не будь того злополучного фото, забыла бы и вовсе. Хотя всегда считала себя на нее похожей… кроме золотисто-карих глаз да родинки возле уголка правого глаза. А на кого будут похожими их дети? Какими станут?

Что угодно, лишь бы не думать, не гадать, не мучиться догадками… и не давить в душе скребущего чувства не умолкающей вины за то, что она так и не отважилась рассказать Леонардо всего. Нет, не из страха показаться слабой и изнеженной; Караи знала, что может ему доверять и что сам он тоже далеко не всесилен. Просто… просто не знала, как правильно объяснить. Да и как объяснишь, когда она и сама не понимала, что с ней происходит — с самого момента, когда они с Лео узнали радостную новость о пополнении. Для братьев и друзей — ее мучили кошмары о недавнем прошлом, о пережитом в лапах Шредера, и они деликатно не касались этой темы даже мельком, щадя гордость, даря возможность, не теряя лица, справиться самой. А может, даже и понимая, как знать? По словам Лео, Майки тоже несколько ночей вскакивал с криком после первого нападения Шредера, да и остальных какое-то время мучили кошмары. Даже сэнсэя не миновала эта участь. И Караи совсем была бы не против — если бы это были именно кошмары…

Он приходил в любое время дня и ночи, не считаясь с распорядком и уж тем более — готовностью духа; вторгался в ее жизнь бесцеремонно и властно, как делал всегда. В самый первый раз Караи и впрямь показалось, что это был сон, тем более что ее уже посещали такие в первые дни бегства из клана — памятка из прежней, еще не позабытой жизни. Пока он не повторился, потом опять и опять… Видения (лучшего названия Караи подобрать не могла) не были схожи до последней детали, но их роднило одно — в них она вновь возвращалась в прошлое, в те дни, что наивно считала канувшими в Пустоту.

Она вновь боролась на тренировках с безликими воинами Фут, краем глаза кося туда, где — юная куноити знала точно — наблюдал за ней он. Как же ждала тогда она его одобрения, способного на дни вперед окрылить и добавить силы! В другой раз Караи бродила по запутанным тропкам меж цветущих деревьев, кажущихся с высоты ее совсем детского еще роста огромными. Старые вишни и сливы роняли на ее голову и плечи лепестки, окутывали дурманящим ароматом, но Караи не было до них дела. Шмыгая носом и старательно сдерживая подступавшие слезы, она искала — и никак не находила выхода, отчаянно страшась, что осталась в этом раю одна. И чудесное место вмиг становилось адом без одного-единственного человека… Один раз Караи даже ощутила влажные скользкие объятья Гудзонского залива, сомкнувшуюся над головой воду и душащее чувство вины и страха — не успеть, не спасти, потерять по собственной глупой ошибке… Проснувшись, она долго пыталась успокоить сбившееся дыхание, разжать судорожно стиснутые в отчаянной хватке руки — и ругала, проклинала себя последними словами за неимоверную глупость. Тем более непростительную сейчас, когда она знала, кем был на самом деле этот самый близкий человек. И сколь много она для него значила…

Кошмар, в котором не было места страху… думала ли она когда-нибудь, что такое возможно? Всего год назад Караи усмехнулась бы презрительно и неверяще, а сейчас… сейчас не просто верила — знала, что именно таким он и бывает. Ведь самое страшное — это не кровожадные твари и жестокость мира и самых близких, заботливо воссозданные уснувшим сознанием, нет. Самое страшное — когда ты не властен над собой, над своей душой и тем, что считать добрым и дурным. А первые минуты пробуждения ей до крика, до рвущей душу и скручивающей в узлы внутренности боли не хватало этих немногих светлых моментов ее детства и юности. Тех кратких мгновений, которые, вопреки яростному отрицанию, все же были и не стерлись из памяти даже теперь, в покое и уюте родного дома.

Негромкое хныканье прервало тягостные размышления. Караи поспешила взять сына на руки, пока тот не разбудил брата, в противном случае угомонить сразу обоих будет нелегко. Приложила к груди, но тот, должно быть, не успел проголодаться, однако и уютных объятий покидать не желал, неожиданно цепко хватаясь за пальцы матери и край спального кимоно. Совсем как тогда…

Глубоко в памяти, почти погребенное, сглаженное мыслями о семье, ударило крыльями, ожгло холодом воспоминание — словно бы снова легла на нее зловещая тень, прижимая к земле, лишая сил. Вздрогнув, Караи выпрямилась, отгоняя нахлынувшую дрему, и, кляня себя за малодушие, всмотрелась-таки повнимательнее… конечно же, ничего не рассмотрев. И еще раз обругала себя, на этот раз за глупость. На кого еще быть похожим едва родившемуся младенцу, кроме как на нее саму? Да и откуда ему вообще взяться, этому так страшащему ее сходству? Нет, правильно все-таки Рафаэль говорил, что женщины от беременности и родов глупеют по вине каких-то там гормонов. Одна радость, что вскоре это должно пройти.

Успокаивая себя привычными грубоватыми словами, Караи никак не могла отогнать спеленавшую ее тревогу. Все-таки до сегодняшнего дня сны были иными, и даже ненавидя, их легко и просто было списать на воспоминания — что она и делала. И может быть, даже не сильно кривила душой, как знать?.. Но самое главное: в них никогда не присутствовали их с Лео дети. Да и сам Лео, честно говоря, тоже. Там, в видении, Караи даже не помнила о его существовании, что очень смущало ее потом, при пробуждении. Но чего только не привидится, особенно когда неспокойна душа! Сейчас же…

— Чтоб ты сгорел в аду! — в сердцах прошептала Караи. — Все из-за тебя!

Ну, в самом деле, она сделала все возможное, чтобы размежеваться с проклятым прошлым, еще тогда, когда видения только начали мучить ее. Никому не говоря, Караи подала документы на смену имени и фамилии, но из-за иностранного гражданства процесс затягивался. Официально вступив в права наследования, она продала все имущество, доставшееся ей от названного отца, в Японии и Штатах, включая перестроенную церковь и базу за городом — а вырученные средства перевела на счет обновленного клана Фут и фирмы, открытой Эйприл и Кейси. Она сменила стиль одежды и оставила тренировки, и последнее далось особенно тяжело, но куноити была непреклонна. Решения существуют для того, чтобы их выполнять, а к преодолению себя она привыкла с детства. Хорошенько поразмыслив, Караи даже управление собственным кланом Фут передала Шинигами, не слушая ее жалоб и возмущения насчет того, что та совершенно не предназначена для управления. Она тоже когда-то так считала. Справилась же — а значит, сумеет и Шини. Сама же она посвятит себя семье: мужу, братьям и детям. Как правильно и должно… Чего же еще?!

Потревоженный ее голосом, малыш завозился и, дотянувшись, больно дернул ее за выбившуюся из узла прядь волос. От боли и неожиданности Караи дернулась и зашипела, снова качнув светильник; прыгнувшие тени изменили лицо младенца, сделав страшновато-знакомым, и девушка на миг отстранилась, готовая опустить ребенка на кровать, отступить прочь. Но, спохватившись, крепче прижала к себе, опустив голову, коснулась губами макушки, раскачиваясь влево-вправо, пытаясь успокоить… кого? Сына или все же себя?

— Не плачь, маленький, — проговорила она как можно мягче, пусть страх все еще сводил спазмом губы и пальцы. — Никогда тебя не оставлю. Это все он…

Разбуженный шумом, заплакал и второй малыш. Оставив на время первого и старательно игнорируя его возмущение, Караи перенесла и его на свою кровать, устроив братьев бок о бок, сама же пристроилась рядом на коленях, обхватив обоих руками, словно защищая от всего мира. Второй мальчик быстро успокоился, как, впрочем, и всегда, потянулся к брату. Тот же резко взмахнул ручонками, словно бы пытаясь оттолкнуть его, и снова ухватился за пальцы матери. Он всегда успокаивался лишь на ее руках, словно бы остальных для него и не существовало. Эйприл говорила, что это нормально…

Караи повторила это про себя дрогнувшим голосом, но поверить не получалось. Слишком многое казалось разительно знакомым, словно преломленным в кривом зеркале. Он тоже всегда был одержим лишь одним, забыв о существовании прочего мира. И никогда, ни за что не отказывался от того, что считал своим… или же своей. Вот только давеча они с Леонардо рассуждали о возможности перерождения: любимый очень хотел назвать более спокойного их отпрыска в честь отца и надеялся, что в том возродился его дух. Тогда Караи это казалось хорошей идеей. Сейчас же…

— Бессмертные боги, только не это, — прошептала она обессиленно, отстранившись, уронила голову на сомкнутые ладони. — Неужели это и правда ты?..

Не договорив, Караи отпрянула от ложа, запутавшись в длинном подоле, неловко шлепнулась на пятую точку; прижала к губам ладонь, словно бы это могло отменить, стереть из памяти сказанное и помысленное. Слишком уж невероятным, непредставимым… да что там, попросту невыносимым казалось подобное. Боги порой бывают жестоки в своих испытаниях, но это… разве заслужила подобное она, а уж тем более братья? Разве мало перенесли от Шредера, чтобы, наконец отделавшись от неумолимого преследователя, вновь быть плененными его страшной тенью?

«Этого не может быть… —обрывки мыслей безголовыми птицами метались в охваченном паникой сознании, сталкиваясь и путаясь. Караи и не пыталась как-то их упорядочить: все силы до капельки уходили на то, чтобы не поддаться ей, чтобы, вцепившись скрюченными пальцами в плечи, снова и снова, как мантру, повторять пообещавшее надежду:— Не может. Никогда. Только не после всего пережитого. Не так…».

Тени вновь угрожающе задрожали, закружились по потолку и стенам, причудливо мешая реальное и кажущееся, но Караи уже не замечала их. Мир поблек и сузился до освещенного пятачка возле кровати и трех живых существ, этим светом соединенных. Или же разделенных?.. Если бы знать… Девушка до боли в глазах всматривалась в округлое курносое личико, ища подтверждения либо опровержения страшной догадке. Про себя обреченно догадываясь, что не увидит ничего— кроме, разве что, нашептанного разгулявшимся воображением. Да и можно ли что-нибудь понять сейчас— когда ее мальчики так малы, что даже свое отражение она в них узнает с трудом? Нет, она не станет думать, не станет верить. Пути кармы неисповедимы, однако, если она, Караи, хоть немного понимает в воздаянии, именно Сплинтер… отец, чужой жестокой волей разлученный с ней в минувшей жизни, ушедший слишком рано, заслужил новой встречи с родными. Лишь он…

Должно быть, забывшись, что-то из рассуждений она произнесла вслух, громче, чем ожидала сама. А может, сработало безошибочное чутье нового сэнсэя семейства Хамато, позволив ощутить неладное. Так или иначе, тонкая фанерная створка бесшумно скользнула в сторону, вместе со сквознячком, наполнявшим убежище ночами, впуская в комнату Леонардо. Прошедшие годы не слишком изменили бессменного лидера зеленой команды: он сравнялся ростом с возлюбленной, стала чуть светлее и грубее, покрывшись новыми шрамами, чешуйчатая кожа рептилии, плавнее и точнее— движения, спокойнее, бесстрастнее— взгляд, неизменно теплевший, стоило ему коснуться кого-то из родных. Сейчас, перешагнув рубеж совершеннолетия, Леонардо еще сильнее походил на учителя и отца. Не во внешности, нет— в чем-то ином, более глубинном и важном, чего сразу не осознать разумом и не выразить словами; но что безошибочно чувствовали все, кому довелось знать их обоих.

Бегло осмотрев комнату, Леонардо в несколько неразличимых шагов пересек ее, остановившись, однако, в паре шагов от Караи, не спеша приближаться. Совершенно не случайно: только сейчас заметив, но не сразу узнав его, куноити вздрогнула, резко развернулась, вскинув руки в угрожающем движении. И лишь секунду спустя напряженные плечи устало опустились, из груди вырвался медленный рваный выдох, и Караи позволила обнять себя, прижавшись головой к пластрону черепашки в районе живота. Неровный зазубренный край— памятный след последней схватки с прежним кланом Фут— больно царапал щеку, твердые пластины холодили кожу, но нигде и никогда Караи не чувствовала себя так спокойно и уютно. Даже в кольце гораздо более теплых и бережных рук отца, в тот первый и единственный раз, когда решилась его обнять. При всем желании и старании обоих, они так и не успели сблизиться, сохраняя осторожную дистанцию, о чем Караи сейчас немного жалела. А Лео… Лео был просто своим, буквально с того первого дня, когда куноити бросила ему полушуточный вызов. Был и оставался сейчас.

Слегка отстранившись, но не отпуская Караи, Леонардо опустился на колени, вновь привлек ее к себе, и та не стала противиться, опустила голову на его плечо, полуприкрыв глаза. На краткий миг забыв и о кошмаре, и о недавних страхах, и о неизбежных сложностях их общей судьбы. Сколько всего было и наверняка будет еще, но всё терпимо и преодолимо, пока они вместе, пока есть друг у друга…

Громкий детский плач разрушил идиллию, вынудив влюбленных, вздрогнув, отпрянуть друг от друга, вспомнить о повседневности. И не только о ней… От внимательного Лео не укрылось, с какой досадой покосилась Караи на нарушителя спокойствия. Да, им всем приходилось сейчас нелегко, но ей— в особенности. И помочь он мог только одним.

—Давай я,— успокаивающе погладив Караи по плечу, Леонардо наклонился к кровати и, не дожидаясь подтверждения, взял на руки сына. Тот заплакал еще громче, завозился, словно пытаясь освободиться. Впрочем, так происходило всякий раз, когда к нему приближался кто-то, кроме матери, или если она уделяла внимание кому-либо другому. Хотя бы по этому близнецов можно было различить… Устало улыбнувшись, Леонардо качнулся взад-вперед, впрочем, не особо надеясь на эффект, потом, словно вспомнив о чем-то, встревоженно оглянулся на супругу:— Как ты? Снова этот сон?

—Да. Сейчас уже лучше,— заверила его Караи, хоть и не была уверена, что слова ее прозвучали очень убедительно. Взяла на руки начавшего беспокойно копошиться второго малыша, задумчиво провела пальцами по бархатистой щечке и— не удержалась— бросила-таки осторожный, вороватый взгляд на первого. Тревожная мысль жгла язык, так и тянула поделиться, рассеять сомнения или хотя бы разделить ношу с кем-то еще— со способным понять и поддержать. И кто подходил на эту роль лучше Леонардо, единственного, кому она доверяла едва ли не больше, чем самой себе? Однако…

Нахмурившись, Караи качнула головой, пытаясь понять, что же ее смущает. Ладно сны, которые не разберешь, как понимать, но сейчас-то… И все же, стоило лишь приоткрыть рот поделиться страшной догадкой— и что-то сдерживало, сковывая челюсти, замораживая слова в самом горле; что-то, странным образом похожее на… страх. Конечно, Леонардо постарается опровергнуть ее опасения, убедить, что ее опасения иллюзорны и остались в прошлом вместе с вызвавшим их, как это делал всегда, и совершенно точно не поверит в этот бред… ну, а если нет? Он же так серьезно относится к потустороннему и сверхъестественному— даже сильнее, чем она сама. Что, если все-таки поверит? Караи невольно передернула плечами при этой мысли и снова опасливо покосилась на спеленутый сверток на руках любимого— такой маленький, хрупкий, беззащитный… Черт, откуда такие дурацкие мысли?

—Уверена? —даже не глядя, она чувствовала, как обеспокоенно нахмурился Леонардо. И обреченно выдохнула, даже не дослушав набившее уже оскомину:— Может, стоит все-таки…

—Не стоит,— отрезала Караи, пожалуй, даже жестче, чем собиралась. Поймав сконфуженный взгляд Леонардо, немного смягчилась. —Прости. Я просто очень устала, да еще снится черте что… —освободив одну руку, девушка потерла висок. —Но мне не нужно никаких лекарств, даже самых натуральных и безопасных, что бы там ни говорил наш умник. Я могу справиться и сама. И справлюсь.

—Конечно,— не стал спорить Леонардо, однако по лицу его Караи видела, что супруг остался при своем мнении. И наверняка имеет еще какие-то аргументы в его пользу— но прежде, чем тот успел успел привести их, она поспешила сменить тему:

—Мы, наверное, всех там уже перебудили?

—Ты забываешь, что мы ниндзя— дети ночи,— улыбнулся Леонардо, прислонился боком к кровати, удобнее устраивая сына на сгибе локтя. Пододвинулся ближе к Караи, и, успокоенный ее близостью, малыш затих, уцепившись пальчиками за край кимоно. —И сегодня как раз лучший вечер для патрулирования. Ребятам надо размяться, да и Донни хотел испытать какое-то свое изобретение…

—Раф наверняка обрадовался случаю почесать кулаки,— Караи невесело усмехнулась. —А мы снова обломали всю вечеринку.

—Да ладно! —Леонардо легонько толкнул ее локтем в локоть; темно-синие глаза искрились теплом и смехом. —Хотел бы я видеть того, кто может это сделать. Просто… —он помялся, поднял взгляд к потолку, словно искал там позабытые слова,— я догоню их чуть позже. Вот дождусь только Эйприл.

—А она не с вами? —полюбопытствовала Караи, потом добавила с шуточной угрозой:— Вот попробуй только сказать, что мне нужен присмотр.

—Тебе— точно нет,— парировал тем же тоном Леонардо. —А вот этим сорванцам— да. Да и тебе повеселее будет.

Караи вовсе не была в этом уверена, но решила не спорить. Однако, видимо, почувствовав ее настроение, Леонардо тихо договорил, мигом посерьезнев:

—Хотя, конечно, никто не справился бы лучше мастера.

Караи знала: Лео имел в виду не только большой опыт сэнсэя в обращении с детьми. Ей и самой частенько его не хватало, и девушка немного завидовала любимому: тот-то мог встретиться с учителем хотя бы в медитации. Сама она, сколько ни старалась, добиться такого результата не смогла. Да и сможет ли? Может, отец давно уже родился вновь— Караи вновь взглянула на задремавшего на ее руках сына,— и они больше никогда уже не встретятся. «Больше никогда»… Какое горькое, мертвенно-холодное слово.

—Знаю,— тихо отозвалась она. —Надеюсь, при следующем рождении судьба будет к нему добрее.

—Судьба… —эхом повторил Леонардо, нечитаемым взглядом уставившись в стену где-то в шаге от нее; потом, оживившись, снова взглянул на Караи. —Да, я уверен в этом— даже если,— черепашка с улыбкой покосился на сына, осторожно подложил свободную руку под затекшую,— она свершится иначе, чем мы думаем. Она мудрее нас— так всегда говорил учитель, и теперь я знаю, что он был прав.

—Думаешь? —с сомнением переспросила Караи. Нет, о мудрости Сплинтера и о том, что он чаще всего видел глубже и шире всех них, она знала давно, но судьба… единственное, в чем Караи была уверена относительно нее— что она капризна и непредсказуема. Может, и есть способ как-то умилостивить, задобрить ее, но известен ли он хоть кому-то из живущих? Как-то не особо верилось.

—Точно тебе говорю,— уверенно повторил Леонардо, потом, спохватившись, продолжал тише:— Она забрала у нас мастера, но подарила тебя. А теперь и не только,— он с мягкой улыбкой взглянул по очереди на обоих сыновей. —Мы вместе, и нам больше никто не грозит— можно ли желать большего? Уверен, мастер согласился бы со мной,— черепашка медленно выдохнул. —За все лучшее в жизни приходится платить, и небо свидетель, это далеко не худшая плата.

—Не худшая,— согласно кивнула Караи, не отводя взгляда от ребенка на руках любимого. Кажется? —или он и правда начинает привыкать к отцу? На всякий случай она не стала ничего загадывать. —Хотя,— она вздохнула, согнула колени, давая опору рукам,— видят боги, я дорого бы дала, чтобы увидеть его вновь.

—Я тоже,— поймав ее удивленный взгляд, Леонардо пояснил:— Он и раньше являлся мне лишь в особенных случаях, а недавно… недавно я видел его снова, но более размыто и словно бы издалека. И сказал, что вскоре должен обрести новое рождение,— черепашка смущенно поводил пальцем по наколеннику. —Наверное, приходил попрощаться.

Караи прикусила губу, сдерживая подступившие слезы. «Больше никогда»… Так вот как оно бывает! А может, уже и есть…

—Потому-то ты и решил назвать нашего мальчика так— в память о нем,— догадалась она. —Хотя он и правда похож на него. А второй… даже не могу представить, кого он должен нам заменить.

—Юта,— тут же предположил Леонардо. —Я не помню больше никого из наших предков,— извиняющимся тоном закончил он.

—А может… —Караи набрала побольше воздуха в грудь— и все-таки решилась,— я вот все думаю: не мог ли в нашем малыше воплотиться кто-нибудь… не из наших друзей?

—Почему бы и нет? —от спокойного тона Леонардо хотелось кричать; он же невозмутимо добавил:— В конце концов, не только в роду Хамато были достойные люди.

—А ты так уверен, что именно достойный? —не удержалась-таки от колкости Караи. —Новое рождение не всегда бывает наградой.

—Ты о том, что родиться в семье мутантов для человека— то еще удовольствие? —хитро покосился на нее Леонардо. —Может, и так. Хотя… мы же тоже ничего не помним о нашей прежней жизни. Как знать, может, тогда мы совершили столько безобразия, что и представить невозможно? А сейчас получили новый шанс?

Ответить было нечего. Караи никогда прежде не задумывалась о своих невзгодах с этой стороны— а ведь и правда, были и у нее иные воплощения, и добрые и дурные деяния в них. Может, все, что с ней случилось— это и есть расплата за них? Или же она запятнала свою карму еще больше, пытаясь отомстить Шредеру?..

—Не знаю,— покачал головой Леонардо, когда Караи поделилась с ним своими сомнениями. —Учитель, наверно, смог бы ответить, а я… я думаю, что новая судьба— это чистая страница. И ты— уже не тот и не та, кто жил прежде. Я в это просто верю, иначе… иначе мы бы просто сошли с ума, помня это все. А ты как думаешь?

Ответить Караи не успела. Легкий стук по притолоке привлек их внимание, прервав непростую беседу. Как обычно, в самый неподходящий момент. Без лишних слов переняв у жены второго сына, Леонардо поднялся на ноги и направился к двери. Потревоженный движением, один из детей снова запищал.

—Может… —Караи протянула руки, непроизвольно качнувшись навстречу, но Леонардо лишь качнул головой.

—Не надо. Пусть привыкает. Тебе тоже нужен отдых. И,— он подмигнул,— уединение, чтобы обдумать все сказанное. Минутка медитации никогда не бывает лишней. Эйприл, открой мне,— проговорил он уже громче, у самого входа.

Дверные створки разъехались, и Эйприл, приветливо кивнув Караи, приняла от Леонардо одного из младенцев. Также выбрав более спокойного— понимание это почему-то больно кольнуло. Караи поспешила отогнать его. Ничего ведь и правда не известно, а вопросов, кажется, только прибавилось. Вот если бы отец был здесь…

Она резко выпрямилась, осененная неожиданной мыслью. Медитация… а ведь Лео прав. Может быть, сейчас, на грани нового воплощения, отец сможет связаться с ней— как и с ним— хотя бы чтобы попрощаться. Караи запретила себе думать, что на самом деле ее больше волнует, что отец может прояснить ее сомнения… может быть, даже насчет самого страшного вопроса. Но даже если нет— увидеть его будет самой большой радостью и поддержкой. Хотя медитация никогда не была ее сильной стороной, но может, хоть сегодня…

Скрестив ноги, куноити опустила руки на колени, вспотевшими ладонями вверх, явственно отмечая пробежавший по ним стылый ветерок. Спина ныла от долгого сидения в неудобной позе, но Караи закрыла глаза, постаравшись отрешиться от нее, равно как и от холода, твердого пола, затекших ног и тысячи снедавших вопросов и тревог. Все это осталось там— по ту сторону тела, разума, самого существования. Вдох-выдох, и опять, и снова, извечное движение жизни— сейчас было лишь оно да медленно успокаивающееся биение сердца. Микрокосм, неразрывно связанный со всем сущим и отражавший его в себе. Постепенно растворяющийся в нем…

Кто-то, как слышала Караи, мог видеть в медитации божественную красоту вселенной, слышать движение космического ветра, соприкасаться разумом с другими живыми существами. Ей же удавалось обыкновенно лишь успокоить мятущийся разум и вернуть энергию в утомленное тело. Обычно этого и хватало… и она искренне жалела, что не уделяла этому искусству большего внимания раньше. Можно ли постичь новое умение за несколько неуклюжих попыток, а уж тем более за одну? Но это же не повод не попробовать, верно?!

Ничего. Она могла бы предсказать это и ранее, еще в тот миг, когда прикрыла веки, отделяя себя от мира земного. И все же не в силах выстроить меж собой и им мысленную границу. Погасли звуки и запахи, почти растворился в божественном ничто свет, однако Караи все еще ощущала себя сидящей в опустевшей комнате. В одиночестве. Даже столь желанного отдохновения тела и души не удалось достичь— а может, просто заслужить? Если бы знать… Она горестно выдохнула и открыла глаза. Яркий свет больно ударил по ним, на миг затмив собой все сущее, затем предметы начали проступать через белесую пелену. Слишком, до безобразия знакомую. Моментально вспотев, Караи вспомнила, где в последний раз видела этот свет,— и успела горячо взмолиться: что угодно, лишь бы не повторение этого ужаса…

—Не бойся, дитя. Никто не посмеет навредить тебе,— отзвук знакомого голоса заставил в шоке распахнуть глаза. Караи никогда особенно не верила в небеса— но сейчас, на грани отчаяния, похоже, они ее услышали…

Сколько с горечью и подспудно тлеющей надеждой мечтала Караи об этой встрече! С самого мига, как проводила отца в Пустоту, и не менее сотни раз, определенно. Странное дело: живя в одном городе, буквально бок о бок, она виделась с родными от случая к случаю и вовсе не чувствовала себя обделенной, довольствуясь этими немногими встречами — так полны теплотой и близостью были они. Каждая из них была отдельной маленькой жизнью, не похожей на ее прежнее существование и тем особенно ценной. Опираясь на них, Караи могла жить дальше, быть сильной, не боясь оступиться и потерять все из-за малейшей ошибки, и казалось, теперь так будет всегда…

Казалось… каким же жгучим, внезапным и бьющим наотмашь было пробуждение! Караи старалась не вспоминать тот злосчастный день, осиротивший их всех, но грызущее, выматывающее нервы осознание, что она, лишь она одна, опять и снова причина всему, подспудно точило основание души. Лишь теперь поняла девушка то, что братья знали всегда: ничто не вечно, и каждый проведенный вместе час может стать последним. Судьба милостиво подарила им еще одну встречу с отцом — во время воскрешения мертвых, устроенного коварным Каваскасом, и Караи не могла не понимать, что уж она-то точно станет последней. Знала — но не могла не надеяться на чудо, как, наверно, надеялся и каждый из братьев, потихоньку от остальных. Но лишь Леонардо был услышан, отчего душу Караи иногда полнила и разрывала на части горькая обида, заставляя сторониться любимого. Девушка стыдилась самой себя, но поделать с собой ничего не могла. Нет, она очень любила Лео и радовалась за него, но… чем хуже она? Почему боги, и так лишившие ее почти всего, дарящего радость жизни, наполняющего ее смыслом, не могли хоть капельку смилостивиться теперь, когда она осознала и приняла все. Неужели ей эта встреча нужна не так сильно?

Она помнила все как сейчас. И вот теперь, когда невозможное вот-вот готово было исполниться, Караи замерла с полураскрытым ртом, не до конца веря в происходящее. Как только ни представляла себе она эту встречу и, казалось бы, готова была ко всему — и все же совершенно не ожидала, что она произойдет так обыденно — в пределах той же полупустой комнатушки, озаренной тусклым светом ночника. Караи еще раз недоверчиво осмотрелась, находя взглядом памятные детали, потом, спохватившись, вновь оглянулась, уже почти ожидая увидеть голую стену. Губы дрогнули в неуверенной улыбке, в ответ на улыбку подаренную, полную незримого света.

— Отец… — сорвалось с них почти неслышно. Вечное, краткое и такое глубокое слово, столь много значившее для Караи. В отсутствии матери именно он был главным человеком в ее жизни, и куноити возненавидела Шредера в первую очередь за разочарование в нем, за поруганную святыню, за невосполнимую утрату самого дорогого и светлого. За то, что он был ею, совершенно того не заслуживая. Отец… так мог зваться лишь тот, для кого она была дороже всего на свете, даже самой жизни; кто готов был ради нее на уступки и лишения. Караи редко обращалась так к Сплинтеру при жизни, чаще ограничиваясь суховатым «мастер» (опять-таки по старой привычке, привитой прежним носителем этого славного имени), и вот теперь, получив новый шанс, опять не могла найти необходимых слов. Пока снова не станет слишком поздно…

— Простите, — откашлявшись, она с усилием набрала воздух в грудь, сжала руки в кулаки, собираясь с мыслями… и неверяще расширила глаза, когда пальцы шаркнули по стальной пластине на ладони. Почти испуганно взглянув на укрытые перчатками руки, Караи вновь подняла голову. — Я… откуда?

Последнее слово сорвалось с губ неожиданно даже для нее самой, но справиться с собой и сковавшим ошеломлением куноити не сумела. Скорее напротив — вовсе потерялась в словах и мыслях, обнаружив себя облаченной в до безобразия знакомую черную форму со стальными накладками. Ту самую, что стала в свое время почти что второй кожей — и которую Караи не надевала уже… она и сама не помнила, сколько именно. Не веря собственным глазам, она скользнула ладонями по бокам и коленям, вновь вскинула голову с безмолвным вопросом в округлившихся глазах. Все в комнате оставалось привычным и знакомым, не изменившись ни в одной мелочи, лишь она… всемогущие боги, почему?!

— Я тоже рад видеть тебя, Мива, — Сплинтер сложил ладони на животе в привычной невозмутимой позе. — Мне жаль, что боги судили нашей встрече свершиться лишь сейчас, но счастлив найти тебя в добром здравии. Пусть тебя не смущает наше обличье, — он неопределенно повел рукой, словно обводя себя и Караи незримым кругом. — Здесь, на грани, мы видим себя и друг друга наиболее привычным образом.

Привычным? Недовольно сжав губы, Караи еще раз осмотрела себя. Нет, она бы поняла, если такой ее увидел отец — он почти не знал ее иной, хотя и неприятно, конечно, но наблюдать это самой, после того, как положила столько сил и времени, чтобы уничтожить малейшее напоминание о наследнице Фут…

— Зримое не всегда равно действительному, — Сплинтер незло усмехнулся. — Тебе, дитя мое, это известно как никому другому. Но ведь не это гнетет твою душу, не так ли?

Сглотнув, Караи подняла голову, с трудом оторвав взгляд от металлических пластин.

— Да, — хрипловато пробормотала она. — Я так о многом хотела вас спросить, но у нас так мало времени…

— Все так, — Сплинтер кивнул. — Жизнь сменяется смертью, а после новой жизнью, верша вечный круговорот бытия, и вскоре, после наречения имени, мне суждено вновь родиться на земле и забыть все, что было в прошлом воплощении.

— И я больше никогда вас не увижу? — Караи запоздало прикусила язык, опустила голову, пряча вмиг зардевшееся лицо. Даже сейчас, изо всех сил пытаясь быть искренней, она боялась показаться слабой и навязчивой; ссутулилась, нервно сцепив ладони в ожидании насмешки или упрека. Но даже не глядя, ощутила мягкую улыбку Сплинтера, пушистой накидкой окутавшую плечи.

— Пути судьбы непредсказуемы, и как знать — может статься, наши пути пересекутся теснее, чем тебе того бы хотелось…

Караи резко вскинула голову: в простых с виду словах ей услышалось… а может, почудилось, как знать? посулившее надежду. И уже открыла было рот задать вопрос, подтвердить чаемую догадку; но вглядевшись в шоколадную теплоту глаз собеседника, медленно, тяжело выдохнула и промолчала. Сплинтер улыбался все так же мягко и казался окутанным аурой незримых искорок, но что-то подсказывало вернее слов: он не скажет ничего, даже если ему известно, где и кем суждено родиться вновь. Однако… нахмурившись, Караи припомнила: ни единого слова отец не произнес напрасно или случайно, а это значит…

Вновь опустив взгляд, она поводила пальцем по ребристой пластине на кисти, недовольно сморщилась, поймав острый край венчавшего ее у локтя лезвия. Плотнее сжала губы, зацепившись взглядом за обвивавший талию пояс с символом рода, к которому не принадлежала. Здесь и сейчас он был еще более неуместным и нелепым, чем обмундирование куноити — в мирном, полном покоя доме. Караи нервно сжала пальцы, подавляя желание вцепиться, сорвать, отшвырнуть подальше — как сделала когда-то в реальной жизни с этой и иными памятками былого. «Больше никогда…» Слова жгли губы, просясь наружу, и наверное, она произнесла бы их; но вместо того непроизвольно напряглась, не услышав — скорее уловив тихий смешок, чувствуя, как начинают гореть уши.

— Я вовсе не… — вспыхнула было куноити, но потупившись, тяжело выдохнула и с усилием разжала пальцы. — Простите, отец. Вы были правы: гнев и жажду мести я унаследовала от Ороку Саки, и это не мой путь. Я пока не знаю, каким он станет и куда приведет; точно уверена лишь в одном: там не будет ничего из прошлого. Никогда больше… — наконец-то осмелившись, она с наслаждением произнесла гревшие душу слова, чувствуя всем сердцем их звучность и непреклонность. Расправила плечи — и с недоумением сморгнула. Она же сделала все хорошо и правильно, пусть и непросто далось ей признание собственной неправоты. Отчего же отец не выглядит обрадованным, да даже просто довольным ее решением?

— Знаю, это будет нелегко, — торопливо продолжала она, словно пытаясь опровергнуть заранее возможные сомнения. — Но я обязательно справлюсь — ведь я ваша дочь. И мне есть, ради кого стараться, — на последнем слове Караи вновь робко посмотрела на Сплинтера, точно ребенок, ищущий одобрения взрослого. Тот же, по каким-то своим соображениям, не спешил отвечать, изучая ее чуть прищуренными глазами.

— Твоя привязанность к Леонардо тоже берет свое начало в прошлом, — наконец-то отметил он, наклонившись вперед, разгладил складки халата на коленях. Завороженно наблюдая за ним, Караи только сейчас заметила, насколько тонки и изящны его пальцы — воистину руки мыслителя, но не воина. Потом, спохватившись, мотнула головой.

— Но это же совсем другое… как вы не понимаете! — с невольной досадой воскликнула она. — Я имела в виду…

— Однако же и в вашей истории были темные страницы, — возразил Сплинтер, вновь сплел пальцы на колене и чуть отклонился назад. — Они минули и прошли, но оставили свой след…

Караи прикусила губу. Да, она дорого бы дала, чтобы вычеркнуть из памяти и из жизни эти самые страницы, доставившие им столько боли и невзгод. Как ни хотелось думать иначе, не во всех них был повинен Шредер и его ложь, кое-что было и на их с Леонардо совести. Гордость и недоверие, недомолвки и обиды — сколь много они отняли у их семьи из и без того невеликого общего настоящего. Как же хотелось забыть и никогда больше не вспоминать о них!

— Но без них не было бы вас теперешних, — словно бы прочитал ее мысли Сплинтер. — Мы не в силах разделить свет и тень, жар и холод, жизнь и смерть — одно не существует без другого. Таков и наш опыт, наше прошлое — отвергая его или какую-то его часть, ты рискуешь вновь наступить на те же грабли. И еще теснее связываешь себя с ним, постоянно воскрешая его в памяти.

Изумленно приоткрыв рот, Караи подалась навстречу, позабыв, что хотела сказать. Да, собственно, и не особенно представляя, что же ответить. Но ведь это же неправда! Нет, отец знает жизнь лучше них, и инь действительно не существует без ян, но все же — есть ведь то, чему просто не должно быть. То, что было ошибкой, изъяном с самого начала и не имело права на существование. Не в природе, но в их судьбе так уж точно. Ведь есть же? Просто не может не быть!

— Он считал так же, — кратко проронил Сплинтер и вновь замолчал, предоставляя Караи возможность самой догадаться, кого он имел в виду.

Девушка же судорожно вобрала в себя воздух, пытаясь пережить новое потрясение, новый удар. Она так надеялась, почти поверила, что безвозвратно ушла от себя прежней. Нет, вспыльчивая и гордая натура иногда все же давала о себе знать, но — лишь краткими вспышками, и Караи нравилось думать, что сейчас она справляется с ними лучше, чем прежде, благо и семья соглашалась с этим. Даже вечный язва Рафаэль обронил как-то, что она уже «не такая ведьма, как раньше». Так, получается, он врал?! Как и все они?

Караи медленно выдохнула, повела плечами, сбрасывая напряжение. Не это сейчас главное. Вопреки совершенному правдоподобию всего происходящего, она отчетливо помнила, что отец сейчас не существует в реальном мире, и с тревогой отмечала, как образ его, четкий и различимый до последней шерстинки, до малейшей складки на халате, временами мутнел и шел рябью. Сколь много еще у них осталось? — а она так и не спросила самого важного. Того, что не даст покоя ни днем, ни ночью, будет висеть над их семьей вечным проклятьем, пока не прояснится наконец, позволив принять определенное решение.

— Отец, — сглотнув, она набралась решимости и вновь заставила себя смотреть глаза в глаза, не моргая, почти не дыша. — Я знаю, наверное, вы не вправе говорить о неведомом нам, оставшимся за гранью… а может, и не знаете вовсе… Но прошу вас, во имя моей матери и вашей любви ко мне, если вам хоть что-то известно, скажите: могло ли случиться так, что в одном из наших сыновей воплотился… — Караи запнулась на последнем слове и договорила совсем тихо: — тот, кого вы считали другом.

— В жизни нет ничего невозможного, — как обычно, туманно и невозмутимо отозвался Сплинтер. Но поймав негодующий взгляд Караи, усмехнулся и неожиданно поинтересовался: — А так ли это важно, дитя мое?

Та даже задохнулась от возмущения. Не важно? Да есть ли на свете что-нибудь важнее, чем это — по сути, судьбы их маленькой семьи? Сможет ли она, как и прежде, кормить, купать, целовать и вкладывать всю душу в ребенка, зная, кто он есть на самом деле? Сможет ли любить, помня все зло, стоящее меж ними? А Леонардо… как поступит он после раскрытия правды? Караи не могла даже предположить и, честно говоря, даже опасалась представлять.

— А как ты поступишь, если окажется, что это так? — неожиданно испытующе и пристально посмотрел на нее Сплинтер, и Караи даже вздрогнула: она совершенно не знала его таким, строгим, требовательным и непреклонным в своем понимании правды. — Да, мне суждено родиться вновь и забыть прошлое, начав все с начала — но это же предстоит и Саки. В новом рождении он уже не будет тем, кто причинил тебе боль, он может стать совершенно иным человеком и прожить другую жизнь. Но не о нем сейчас речь, а о тебе, Мива. О том, чего на самом деле хочешь ты сама. Не твои сиюминутные эмоции и страхи, не груз, лежащий сейчас на твоем сердце, а ты настоящая. Сможешь ли ты отвергнуть рожденное тобою дитя и не пожалеть об этом?

Слова падали, как камни, били, пригвождая к земле. Караи невольно зажмурилась, помимо воли представив: а в самом деле, что, если… Перед глазами воочию встало отчужденное лицо Леонардо, его притихшие братья, испуганная Эйприл. Все они словно жались друг к другу, не переступая незримую грань. Все они — а по ту сторону, не в мягкой колыбели, на каменном полу, Караи увидела малыша, так похожего на нее. Он плакал, тянул ручки в поисках ее, самого близкого существа на свете, снова и снова нашаривая лишь холодную пустоту… От этого видения грудь молнией прошила боль, и Караи невольно подалась навстречу, но… так и не увидела себя. Она была лишь зрителем этой молчаливой драмы, не способным… а может, не желающим вмешаться?

— Все так, — кивнул Сплинтер в ответ на безмолвное смятение и вопрос, наверняка написанный на ее лице. — Ты та, кем позволишь себе стать… но лишь в том случае, когда себя творишь ты сама, а не твое прошлое или твое же представление о нем. Мой отец однажды уже допустил эту ошибку, и то, что он видел в Саки в первую очередь сына врага, больно потом ударило по нам всем. Он же, в свою очередь, повторил это с тобой. Да, наверняка он по-своему любил тебя, но память о том, что ты мое дитя, отравило его — и твое существование.

Караи слушала его, затаив дыхание. Уже известное и сокрытое поворачивалось слишком уж неожиданной стороной, и весь привычный мир кренился и рушился, вставая на дыбы. Дедушка Юта, о котором с таким благоговением отзывался Леонардо… и которого, по сути, совершенно не знал — лишь то, что пожелал поведать ему отец. Шредер… нет, Ороку Саки, чье имя и посейчас отдавалось тянущей болью в потаенной глубине души. «А может, и не только у меня?» — промелькнуло вдруг в сознании, и Караи выпалила, не успев задуматься, стоило ли:

— Так ты… вы простили его за все, что было?

— Правильнее сказать: я позволил жизни идти своим чередом, — на сей раз улыбка Сплинтера была печальной. — Я, как и все, совершил немало ошибок, но наверняка понял одно: прошлое может стать тяжелой гирей на крыльях настоящего. И постарался принять его, каким бы оно ни было, и идти дальше. Мне жаль, что мы с Саки упустили свой шанс и так и не смогли стать братьями в ныне завершенной жизни, не сумели сами построить свою судьбу, вопреки воле обстоятельств. Но у тебя, Мива, такая возможность есть…

Последние слова прозвучали непривычно гулко, эхом отдаваясь от гулких стен. Белесая дымка вновь нахлынула, остудив ноги стылым дыханием. Караи непроизвольно поежилась, потерла руками плечи, на миг отведя взгляд. А в следующий миг осознала, что находится в комнате одна — и лишь знакомый голос, понемногу затихая, звучит уже внутри нее — как отблеск сокрытых даже от себя самой мыслей: «Что выберешь ты?»

Дымка неспешно рассеялась, возвращая помещению обыденный, привычный вид, не таящий никаких тайн и угроз. Караи обвела его взглядом, словно убеждаясь в этом, — и неожиданно для себя огорченно вздохнула. Недавнее присутствие отца все еще ощущалось, согревая душу и отгоняя страхи, но мало-помалу таяло вслед за видением. Тишина тяжелым одеялом, почти телесным ощущением одиночества, вновь легла на плечи. Да, где-то там, по ту сторону двери и запутанных тоннелей, жил своей жизнью мир ночного Манхэттена; буквально за стенкой возился в комнате Рафаэля непоседливый Чомпи, а Эйприл старательно, но наверняка опять безуспешно, пыталась угомонить ее своенравного отпрыска. Простая и до последней капли настоящая жизнь, которой Караи так долго была лишена — и оттого жажда ее теперь была почти нестерпимой. Словно бы вечность прошла с тех пор, как Лео покинул комнату… а может, не словно?

Караи поднялась, потянулась, разминая затекшие ноги и поясницу, с наслаждением вновь ощущая прохладную гладкость шелка на своем теле. Да, недавнее переоблачение было лишь видением, — с радостью отметила про себя она. Даже немного жаль, что отец не увидел, какой элегантной и изящной она может быть, как гордилась бы ей мама. Но, наверное, он понял все и так, без лишних слов и демонстраций. Все вернулось на круги своя, но — удивительное дело — проведя какое-то время в униформе куноити, Караи чувствовала, что сейчас чего-то не хватает. То ли знакомой тяжести стальных пластин, добавляющих уверенности и силы, то ли облегающей, почти не ощущаемой на теле ткани, послушно принимавшей вслед за ним любую позу и стойку. А может, все дело в том, что именно эта форма, ненавистная памятка прошлой жизни, хранила в себе ауру их первой встречи с Леонардо? — ведь именно такой, коварной и обольстительной куноити, он узнал и полюбил ее.

Повинуясь неожиданной мысли, Караи пересекла комнату, присев на корточки, извлекла из нижнего ящика комода плотно стянутый веревкой черный сверток. Парадокс: то, о чем сильнее всего хочешь забыть, тем надежнее укрепляется в памяти — вот и она, сама того не желая, наизусть запомнила, где хранится ее прежнее облачение. Кажется, отец говорил что-то подобное и о минувшем. Может…

Не с первой попытки распустив затянувшийся узел, Караи неловко приложила форму к себе, потом, покачав головой, свернула снова. Навряд ли эта вещь еще пригодится ей — сейчас, после беременности, наверняка будет мала — но кто мешает на основе ее пошить новую? Прижав ладонь к губам, Караи с изумлением поймала себя на мысли, что уже втайне предвкушает — пусть не сейчас, спустя долгие месяцы — очередную тренировку. Однако… может же она быть куноити клана Хамато, как та же Эйприл? Леонардо наверняка будет только рад.

К слову о Лео… пора бы ему и ребятам уже вернуться. Сколько же прошло времени на самом деле? Караи оглянулась на дверь, зачем-то поймала взглядом золотисто-белый колокольчик светильника, но те не давали никакой подсказки. Да и немудрено. Пора выползать из своей берлоги. Девушка встряхнула головой, быстро запихнула узел обратно в ящик и, задвинув его ногой, направилась к выходу из комнаты, машинально крутя в пальцах веревку, которой тот был связан. И лишь у самого порога спохватилась и наконец удосужилась ее, странно гладкую и приятную на ощупь, рассмотреть…

На ладони лежал скрученный в подобие бечевы и оттого поначалу не узнанный пояс. Тот самый. Вздрогнув, Караи едва не выронила его, сжала в кулаке, подавляя желание швырнуть на пол. «Бесполезно», — говорил отец и, кажется, был прав. Даже если она сожжет проклятущую вещь и развеет на ветру, ей никогда не выбросить из памяти изображенный на ней символ, его тайный смысл, бывший в детстве предметом особой гордости. Смысл, и посейчас оставшийся с ней, — ведь сила и честь, как ни крути, вечны, и то, что Шредер понимал их искаженно и странно, ничего не меняет.

«Ладно, авось сгодится еще, — кривовато ухмыльнувшись, Караи вернулась к постели и бросила пояс на нее. — Хотя бы волосы заплести, чтобы не мешались. Но явно не сейчас — есть вещи поважнее, чем эта фигня».

И заправив за уши выбившиеся пряди, не оглядываясь более, покинула комнату.

***

Неожиданно для себя, нашла Караи Эйприл далеко не сразу. Обыкновенно, зайдя навестить друзей, рыжеволосая куноити оставалась в гостиной, беседуя с братьями, или — чаще всего — помогала в лаборатории Донателло. Сейчас же ее не было ни в первом, ни во втором месте, ни даже на кухне, куда Караи заглянула под конец: вдруг Эйприл решила угомонить малышей простым и привычным способом — угостив подслащенным молоком. Относительно одного из них это точно работало! Но нет, и эта догадка не оправдалась. Куда же они подевались?

Непривычная тишина, окутавшая убежище, начала напрягать, и уловив скорее не слухом, а наитием еле ощутимый звук из додзё, Караи поспешила туда, про себя удивляясь, каким пустым и даже обесцвеченным кажется дом без его привычных обитателей. Как могла она не замечать этого раньше? «Должно быть, потому что они редко отлучались надолго все эти дни», — хмыкнула про себя Караи, еще раз удивляясь про себя прозорливости любимого. Он не только дал братьям возможность развеяться, но и ей — заново ощутить, сколь важны и дороги ей они все. И какая разница, сделал ли он это намеренно или повинуясь наитию?

Обширное помещение тренировочной комнаты также тонуло в полумраке, рассеиваемом лишь светом нескольких свечей — однако обитателей ее Караи рассмотрела сразу. Удобно устроив одного из малышей на принесенной загодя из комнаты подушке, Эйприл ходила из угла в угол, вполголоса что-то приговаривая второму. Но только что она держала в руке перед его личиком? Бутылочку? Вещица слишком мала, чтобы быть ею, даже не рассмотреть. Соску? Может быть, но почему-то Караи казалось, что и не ее тоже.

Заинтригованная, она пригляделась, не спеша приближаться. В резких тенях и обманчивых отсветах свечей гибкая, грациозная фигурка в темном костюме казалась почти незнакомой. Когда-то, в совсем недавнем прошлом, рыжеволосая куноити вызывала в Караи какое-то инстинктивное раздражение и еле уловимую зависть, и даже дружба с черепашками мало что поменяла. Девчонка была неловкой, неумелой, незаслуженно одаренной всеми благами жизни… и все же подспудно ощущалось в ней что-то, вызывающее тревогу и опасение, старательно подавляемое рассудком. Караи не любила задумываться о необъяснимом, но сейчас была готова признаться себе, что скрытая сила ощущалась в Эйприл всегда. Непрошенный дар, не раз и не два выручавший их всех. И лишь сейчас Караи вспомнила еще об одной его стороне, могущей помочь ей. Именно сейчас…

Ощутив ее присутствие, Эйприл оглянулась, приветливо улыбнулась.

— Привет. Ну, как ты, отдохнула хоть немного? Лео говорил… — она осеклась, смущенная странным отрешенным выражением лица Караи. Та же, позабыв, что хотела сказать, неотрывно смотрела на наконец-то узнанную вещицу — ту, которой Эйприл сумела-таки угомонить ее беспокойного отпрыска. Подвеску с символом «инь-янь», не раз и не два виденную на полке, рядом с реликвиями из прошлого отца. Никто из братьев не смел прикоснуться к ним, храня их как память, наравне со сколотым нефритовым посохом, семейным альбомом и парными дарума* Наверняка Эйприл взяла подвеску, отчаявшись как-то иначе отвлечь, успокоить плачущего ребенка, — и совершенно не ожидала быть пойманной на, как ей казалось, почти святотатстве. Опустив взгляд, она попыталась выудить вещицу из маленьких ладошек, но безуспешно.

— Оставь, пусть, — махнула рукой Караи. — Отец не был бы против. Не испортит, чай.

— Не должен, — оставив бесплодные попытки, Эйприл освободила одну руку и устало вытерла лоб. — Уж и не знала, что делать, — продолжала она извиняющимся тоном. — Второй-то задремал, все боялась, что разбудит. Ан нет, повезло — вот только просыпается.

Такое и правда случалось частенько: просыпаясь, братья обыкновенно будили друг друга, да и вообще редко спали подолгу. Вспомнив недавнее видение, Караи взглянула в безмятежное, сморщенное в подобии улыбки личико — и улыбнулась в ответ. Еще одно маленькое чудо или совпадение? Да какая, собственно, разница? Спросить она все равно хотела совсем не об этом.

— Эйприл… — устроившись рядом с подушкой, Караи махнула рукой, приглашая Эйприл присесть рядом. Пока же та, боязливо косясь на ребенка, пристраивалась на ковре поудобнее, пыталась собраться с мыслями. Получилось, правда, все равно не очень, но пауза и так затягивалась: Эйприл вопросительно уставилась ей в лицо. И Караи, тяжело выдохнув, решила пойти ва-банк. — Говорят, ты умеешь чувствовать опасность и… как бы это сказать… неладное в человеке…

— И не просто говорят, — нахмурилась та, видимо, обиженная недооценкой своих способностей. — Ты, конечно, не видела, но…

— Да я не об этом, — резковато перебила ее Караи. — Я хотела спросить: как оно вообще бывает? Само происходит, или ты можешь вызвать это, постаравшись?

— Бывает и так, и так, — немного подумав, отозвалась Эйприл. Давая отдых уставшим рукам, подняла колени, опираясь о них локтями. Караи без лишних слов забрала у нее ребенка, и благодарно улыбнувшись, она продолжила: — Самой, конечно, сложнее, и голова потом болит долго. Но сейчас получается все чаще. А что?

Караи молчала, задумчиво вглядываясь в личико ребенка. Не так она представляла себе раскрытие своего секрета и уж точно — не ей. Но кто, как не Эйприл, может подтвердить или опровергнуть ее опасения? Уже не насчет возможной личности ее сына — насчет опасности, которая может грозить им всем. Все-таки Сплинтер в свое время также был братом Шредера и не ожидал от него беды… никто не ожидал, чего доброго, включая его самого.

— Недавно я видела сон, — начала она наконец, не поднимая головы. Голос звучал глухо и через силу, и каждое слово казалось свинцово-тяжелым, но Караи знала: если она остановится, то уже не найдет в себе мужества продолжить. Тяжело выдохнув, девушка крепче обняла ребенка, так что тот заворочался и протестующе взмахнул ручонками. — Он был очень похож на видение и… напугал меня, — куноити сжала зубы на этом ненавистном слове, но Эйприл деликатно молчала. И собравшись с мужеством, она закончила еле слышно: — Я плохо умею просить, но… если ты можешь, скажи, пожалуйста, что ты чувствуешь насчет них?

Окончательно проснувшись, второй малыш завозился и пискнул, привлекая к себе внимание. Эйприл взяла его на руки, машинально покачивая, но глядя при этом прямо перед собой, словно прислушиваясь к чему-то неразличимому слухом и прочими чувствами. Караи не знала наверняка, как именно посещают ее видения, боялась пошевелиться, даже вдохнуть, дабы не помешать, не сбить концентрацию. Она-то знала не понаслышке, как трудно и долго она достигается и какой мелочи достаточно, чтобы все испортить. Взгляд Эйприл стал застывшим и немного пугающим; глаза словно утратили цвет, а меж бровей пролегла еле заметная складка. В повисшей тишине отчетливо было слышно потрескивание свечи. Хотелось погасить ее, дабы не отвлекала — и в то же время громким звуком разбить тягостное душащее безмолвие. Узнать правду поскорее — и продлить мгновение мучительной надежды. Уйти — и остаться…

— Очень странно, — вздрогнув, Караи обернулась к Эйприл, возвращаясь к реальности. Та медленно обводила прояснившимся взглядом комнату, словно только-только проснувшись. Потом по очереди взглянула на каждого из малышей и, нахмурившись, вновь повернулась к Караи. И смотрела вроде бы на нее, но той все казалось: на ребенка у нее на руках. В очередной раз видя и чувствуя что-то недоступное другим.

— Что-то не так? — проговорила она как можно спокойнее, стараясь не выдать, какой ледяной ком образовался внутри от этих двух простых слов.

— Да нет, — Эйприл озадаченно мотнула головой, облизнула пересохшие губы. — Такое чувство, что в них есть что-то знакомое, даже близкое…

Незаметно для себя Караи наклонилась ближе, ловя каждое слово, даже невысказанное. Кажется, тайное опасение готово было вот-вот сбыться, а она до сих пор не знала, как к этому отнестись.

— Это… плохо? — разлепила она наконец непослушные губы. Провела дрожащим пальцем по подвеске, переворачивая ее символом вверх, и тот блеснул белым краем в свете свечи. И еще отчетливее показалось в нем неизбежное черное вкрапление…

— Да нет, — Эйприл казалась смущенной и раздосадованной сразу. — Просто странно, когда чувствуешь сразу совершенно разное — знакомое и при этом абсолютно новое. Хотя, — кривовато улыбнувшись, она также коснулась подвески, — и совершенно естественно.

— Мир — сплетение противоположностей, — задумчиво протянула Караи. Развернув подвеску к свету, она удовлетворенно наблюдала, что и белая капелька на черном видна более чем отчетливо. Карма…

— Вот сейчас точно видно, что ты — его дочь, — беззлобно поддела ее Эйприл, а когда Караи ошарашенно оглянулась на нее, улыбнулась. — Раньше тебя не тянуло на философию.

— И то верно, — усмехнулась та. — Что ж, лучше поздно, чем никогда.

— Есть то, чему никогда не поздно, — подхватила Эйприл в том же тоне. — И к слову о птичках… — она лукаво подмигнула и начала подниматься с пола, — наши гулены, кажется, вернулись.

Теперь и Караи расслышала доносящиеся из-за фанерных дверей приглушенные отзвуки голосов. Странное дело: совсем недавно скучавшая по ним, сейчас она хотела немного повременить со встречей, прежде разобраться хоть чуть-чуть в своих путанных мыслях и чувствах. И поймав понимающую улыбку Эйприл, ощутила что-то смутно напоминающее благодарность.

— Давай-ка отнесем наследников в королевскую ложу, — Эйприл направилась ко второму выходу из додзё, ведущему в бывшую комнату Сплинтера. О том, что из нее был тайный ход, окольным путем ведущий к комнате уже ее собственной, Караи вспомнила далеко не сразу. — Кажется, им пора обедать.

— И не только им, — Караи слегка подтолкнула ее локтем в локоть и, дождавшись, пока Эйприл откроет дверь, приняла у нее второго наследника. — Дальше я сама. Пришли ко мне Лео, как закончите, ладно?

— О’кей, — кивнув, Эйприл аккуратно задвинула за собой створку.
_________________________
* дарума — традиционная японская кукла-неваляшка, олицетворяющая Бодхидхарму, в японской синкретической мифологии — божество, приносящее счастье.

Глава 6

Опять и снова… Сейчас Караи ощущала это особенно четко, стоило лишь перешагнуть порог комнаты. Створки неслышно сдвинулись за спиной, отделяя ее от остального мира. Вернее сказать, их троих… девушка на миг опустила голову, всматриваясь в безмятежные личики, потом снова огляделась. По возвращении помещение казалось Караи несколько меньше и уютнее, чем запомнилось, как-то… роднее, что ли. Оттого, что многое в голове и сердце ее встало на свои места, усмиренное беседой с отцом и Эйприл, или же просто от усталости — невозможно же бояться постоянно? Узнать было неоткуда, да и не слишком хотелось.

Несколько шагов от порога до низкого кровати слились в единый неразличимый момент, даже не отложились в памяти, как нечто инстинктивное и естественное. Можно было, конечно, попробовать уложить малышей в «гнездышки»: за краткое время пути оба успели задремать, — но мысль эта растаяла, не успев и зародиться. Знакомая теплая тяжесть оттягивала отвыкшие от нагрузки руки, добавляя тревоги: не споткнуться бы, — но вместе с тем успокаивала. Сейчас, пока они с ней и вся жизнь их, в буквальном смысле, в ее руках, с ними точно ничего не случится. Она не позволит. Вздрогнув, Караи неожиданно задалась вопросом: а не так ли думал и он, забрав ее у родного отца?

Опять и снова. Она вернулась к исходной точке, собственно говоря, не так уж и много обретя. Ведь главный, наиболее мучительный вопрос так и остался без ответа… да и был ли он, ответ?.. Устало выдохнув, Караи опустилась на кровать и, пристроив бок о бок одного из сыновей, приложила второго к груди. Улучив момент, выудила из маленьких пальчиков подвеску, положила тут же, рядом. В пику ранее сказанному, она очень боялась потерять или как-то иначе испортить эту вещицу, бывшую некогда важной для отца. Нет, она не откажется от своих слов и обязательно закажет для сына подобный амулет, может быть, даже для обоих — но именно этот стал для нее особо дорогой памяткой, своеобразным его символом. Пусть в реальной жизни Сплинтер и не достиг совершенства и гармонии — ей он запомнился их воплощением. И останется далее.

Он, но не она сама… Медленным, чуть рваным движением Караи провела тыльной стороной ладони по щечке сына, огорченно вздохнула. Недавний страх ослабил стальную хватку, притих и словно бы уснул, но не прошел вовсе, лишь обрел множество иных обличий. Что скажут братья и друзья, узнав о ее подозрениях? — на этой мысли сердце тревожно колотилось в груди, заставляя крепче прижимать к себе сына, словно бы защищая своим объятиями. Сумеет ли тот преодолеть недоверие к миру и его обитателям, не повторить прежних злосчастий и проступков, не проклянет ли однажды ее за малодушие и трусость, точно так же, как она Шредера в недавнем прошлом? И самое главное, самое больное, в чем было страшно признаться даже себе самой, — сможет ли справиться с этим она? Ведь отец говорил, что многое зависит именно от нее…

Если бы знать… Караи тоскливо оглянулась на дверь, мечтая, чтобы Леонардо пришел поскорее, чтобы хотя бы на одно опасение стало меньше — и вместе с тем мучительно желая отложить еще немного. По крайней мере, пока она не найдет подходящих слов. Поежившись, девушка пошарила по постели в поисках медальона: сжать в ладони, ощутить пальцами плавные линии и в них, в их прохладной твердости, почерпнуть немного уверенности. Напряженно выпрямилась, не находя, — и в этот момент, отвлекшись от еды, малыш посмотрел на нее неожиданно серьезным сосредоточенным взглядом непроницаемо черных глаз. Таких пугающе чужих — и в то же время неожиданно родных, знакомых откуда-то. Но прежде, чем Караи успела вздрогнуть и уж тем более упрекнуть себя за трусость, — скривил губки в первой, неумелой еще попытке улыбки.

Волна нежности и горькой вины враз затопила сердце, переполнила изнутри, грозя разорвать; всхлипнув, Караи прижала к себе сына, уткнулась лицом в его макушку. Непроизвольно качнулась из стороны в сторону, словно пытаясь ослабить сковавшие ее путы, разогнать обступившие ее тени.

— Прости, мой маленький, — прошептала она, вдыхая родной запах и чувствуя себя невероятно слабой. — Я… я просто… прости…

Порывистым движением она опустила ребенка на постель, в несколько быстрых шатких шагов пересекла комнату. Ладони словно бы сами собой сложились в знакомом с детства движении. Нет, не ката, требующем не меньшего сосредоточения и равновесия, чем медитация, — атакующем стремительном броске, одном из многих, какими она издавна привыкла выплескивать огорчение, смятение и возмущение. Помогало, правда, не слишком, но хотя бы малость ослабляло напряжение, притушало боль. Лучше ведь что-то, чем ничего вовсе?

Но сейчас не работало и это. Караи уже успела запыхаться и взмокнуть; умное тело повторяло заученные движения машинально, без подключения разума, успевая еще и поглядывать в сторону кровати — на всякий случай. Коварные же мысли не отступали, и в отчаянии казалось, что разумнее будет отступиться. Если уж не справился дедушка, великий воин и мудрый вождь, на что надеяться ей? Или…

«Взгляни в глаза своему страху, — Караи замерла, бездумно всматриваясь в тусклый полусвет перед собой. Наставник произнес эти слова лишь раз, но они настолько крепко отпечатались в сознании, что казались эхом ее собственных мыслей. Или же не казались? — Он сильнее, пока ты отступаешь и прячешься, но лишь шагнув навстречу, ты сможешь сразиться с ним на равных».

Вот так просто… почему же становится столь невероятно сложно, когда доходит дело до исполнения? Мысль промелькнула и пропала, не успев оформиться даже в подобие решения, в клочья разорванная отчаянным детским плачем. Какие мысли? Какие решения? Не было ничего, кроме беды, грозившей ее ненаглядным крошкам.

Полуразмытым силуэтом Караи метнулась назад, кляня себя за неосторожность, и лишь на месте, спустя несколько секунд, смогла перевести дыхание, убедившись, что детям ничего не грозило. Пока. Трясущимися пальцами она распутала обмотавшийся вокруг ручки сына пояс, про себя поклявшись сегодня же выбросить проклятую вещь. И лишь вдохом позже сообразила, что плакал совсем другой малыш. И именно на его зов она рванулась, не вспоминая о недавних сомнениях и страхах. В один миг сделав казавшийся неподъемным выбор.

— Спасибо, родной, — прошептала она, невесомо коснувшись губами лба. И это простое движение значило для нее больше тысячи проникновенных слов. Что бы ни было ранее, прошло, а сегодня, сейчас, важнее всего для нее его благополучие. Их обоих — кем бы они ни были.

Вместо ответа малыш ухватился ручонкой за свисавший конец пояса, потянул на себя. Последнее, что сейчас ей было нужно! Досадливо шикнув, Караи попыталась отобрать у него коварную, да и просто опасную вещицу, но как можно бережнее и осторожнее. Почему-то стать причиной его слез казалось ей сейчас особенно невыносимым.

Бесполезно. Даже заинтересовавший чуть ранее сына медальон деда не смог отвлечь его от полюбившейся (и чем только? пропыленная старая веревка!) вещи. Стоило же приложить чуть побольше силы, как он начинал жалобно хныкать, глядя на нее так пристально и почти умоляюще, что Караи не могла выдержать этот взгляд. В конце концов, сдавшись, она обмотала пояс вокруг талии малыша, оставив свободными лишь концы в полторы ладони длиной — как раз ухватиться. А после проделала то же самое с подвеской и вторым отпрыском, лишь закрепив ее на ручке: на большее не хватало длины цепочки. И полюбовавшись немного на содеянное, криво усмехнулась. Вот он, ответ судьбы на ее мольбы. Что бы он ни значил, она уже знала, как поступит.

— Что за шум, а драки нет? — чуть отодвинув створку, в комнату заглянул встревоженный Леонардо. Найдя взглядом наследников, перевел его на Караи. — С вами все в порядке? Эйприл говорила, что ты хочешь меня видеть. Как можно скорее…

Караи спрятала улыбку. Таким Леонардо нравился ей больше всего: когда слетала с него маска невозмутимого и всезнающего сэнсэя, и оставался лишь брат и возлюбленный, забывающий о себе ради семьи. Ее Лео, памятный с первой встречи и любимый до последнего пятнышка на коже.

— Кажется, я ненароком напугала и ее, — взяв одного из сыновей на руки, она приглашающе похлопала по кровати. А когда Леонардо, чуть поколебавшись, присел рядом с ней, с недоумением косясь на странное украшение второго, наклонившись ближе, погладила по руке. — Я не хотела, честно. Прости, что заставила волноваться.

— Да нет, что ты, — тут же отреагировал Леонардо более чем ожидаемо. — Мы не можем выбирать сны, но, — он нахмурился, невероятно напоминая Сплинтера, и Караи догадалась, что он скажет, прежде первого произнесенного слова. И уже почти подняла глаза к потолку — как Лео удивил ее более простым и понятным ей выводом: — но ведь сны лишь часть жизни, правда? И не самая главная.

— Наверное, ты прав, — Караи лукаво сощурилась и легонько подтолкнула его локтем в локоть. — Но, собственно, позвала я тебя не затем. Я придумала имена нашим мальчикам… если ты, конечно, не будешь против, — поспешила добавить она прежде ожидаемого вопроса.

Леонардо великодушно кивнул. Ради ее спокойствия он был готов на такую малость, хотя, признаться честно, — мысль назвать одного из наследников именем покойного отца все еще грела его душу надеждой. Хотя бы так быть удержать его рядом, даже если невольный тезка вырастет легкомысленным баламутом вроде Майки или вечно недовольным букой типа Рафаэля.

— Давай назовем их Йоши… — на этом слове Леонардо удивленно распахнул глаза, уже расплываясь в счастливой улыбке — как же похоже они мыслят… Но второе имя заставило его челюсть ошеломленно отвиснуть, — и Саки.

Первую секунду-две Леонардо шокированно молчал. Скорее всего, не сразу даже сумел вспомнить, кому именно принадлежало прежде это имя. А может, решил, что она и вовсе сошла с ума, как знать? Чуть наклонившись вперед, Караи пытливо вгляделась в его глаза. Она ожидала какой угодно реакции, и все-таки тягостная пауза начинала давить на нервы. А ведь были еще и братья Леонардо, и друзья, с их собственным мнением. И все же, каким бы странным и парадоксальным ни казалось со стороны ее решение, Караи была в нем уверена. Раз уж карма-судьба сочла нужным повторить встречу названных братьев, для чего-то снова свести их и семейство Хамато, она не будет трусливо прятаться от нее — трусливо, да и бесполезно, как ни крути. Но новая жизнь — новый шанс, и она сделает все от нее зависящее, чтобы прошлое не повторилось. Ради их мальчиков — и не только них.

***

— Дорогая, — наконец собрался с мыслями глава семейства, — а ты уверена… — Лео осторожно покосился на мальчика на ее руках, сразу угадав, кто будет зваться спорным именем, —…что это хорошее решение? Еще раз напоминать себе обо всем пережитом…

— Ты прав: именно обо всем, — чуть резковато перебила его Караи. — Как добром, так и дурном… да-да, знаю, ты не поверишь, но в моем прошлом было и доброе, и светлое, что оказалось очень больно терять.

Леонардо благоразумно промолчал, хотя он никогда не заявлял обратного. В конце концов, не из одного же страха и чувства долга Караи бросилась спасать Шредера, рискуя собой, когда стеллс-невидимка Кренгов едва не положил конец их вражде. Да и преследовала братьев и мстила за обман тоже не из дурного характера, как казалось тогда. Стоил или нет Шредер такой преданности, такой безоглядной любви — другой вопрос. Но для Караи она была основой всей ее жизни. Рухнувшей неожиданно, некстати, выбив из-под нее опору. Леонардо как мог старался поддержать ей, заменить утраченное, про себя обреченно понимая, что навряд ли это возможно. Так же, как не бывает и полностью одинаковых людей и отношений.

— И мне не вычеркнуть этого из памяти, если, конечно, не стереть ее полностью, — Караи невесело улыбнулась. — А я ведь правда надеялась… Но становилось только хуже. Дошло до крайности: мне стало казаться, что в наших мальчиках должны родиться вновь братья, ставшие врагами.

— Но ведь… — Леонардо подавленно смолк, вспомнив свои же собственные слова о том, что нет ничего невозможного. Но ему и в самом страшном сне не пришло бы в голову подобное. Нелепо, дико… но кто сказал, что вовсе неосуществимо?

— И эта мысль чуть не свела меня с ума, — закончила Караи тихо. Леонардо без лишних слов забрал у нее сына, и девушка обхватила себя за плечи дрожащими пальцами. Чуть помолчав, вскинула на него блестящие глаза. — Прости, но я… я никак не могла решиться сказать тебе об этом. Не знала, что и думать, и изо всех сил надеялась, что мне только показалось. Стараясь даже не гадать, что же делать, если это не так.

Рядом с ней, пискнув, закопошился второй мальчик. Караи взяла его на руки, приложила к груди. Вполоборота, с упавшей на ее лицо тенью, зловеще заострившей черты, добавившей лет, она казалась незнакомой.

— А теперь? — Леонардо постарался проговорить это как можно спокойнее, чувствуя, как внутри смерзается ледяной ком. Вновь взглянул на сына, только сейчас отмечая повязанный поперек его тельца пояс. Знак принятого решения? Он постарался увидеть ребенка ее глазами… и не мог. Оттого ли, что малыш был очень похож на малютку Миву из прошлого, или потому что был его, Лео, прямым продолжением и частицей? Неважно. В сущности, все это неважно в сравнении с тем, что это дитя — часть их семьи. И даже опасаясь повторения истории, он не сможет от него отказаться.

— Караи… — не выдержав, прервал он затянувшуюся паузу. А когда та резко оглянулась, успокаивающе погладил по плечу. — Прости… все время забываю. Ты знаешь, я приму любое твое решение. Но для этого я должен знать его.

— Уже знаешь, — два кратких слова, от которых сердце замерло и словно бы сорвалось вниз, вглубь живота и далее, в разверзшуюся у ног пропасть. Караи нервно передернула плечами, и черепашка почти виновато убрал руку. Она же, медленно, с трудом вздохнув, пристально посмотрела на него. И неожиданно накрыла его ладонь своей, маленькой и изящной. — Я больше не бегу от судьбы, Лео. И если она такова — да будет так. Да и отец…

— Ты видела его? — тут же догадался Леонардо. А уловив едва уловимый кивок, облегченно выдохнул. Уж отец-то точно не посоветует ничего дурного, не ошибется.

— Он сказал, что нашу судьбу определяем мы сами. И что очень сожалеет, что это не удалось ему и… бывшему брату, — Караи отчетливо запнулась на последнем слове, и Леонардо почему-то это порадовало. Сам он оставил вражду со Шредером позади, как только опасность для семьи миновала. Может, и Караи наконец обрела мир в душе, прекратив борьбу с призраками прошлого? Леонардо искренне и от всего сердца понадеялся на это.

— Но у этих Йоши и Саки будет совсем иная история, — словно прочитала его мысли Караи. Улыбнулась ему — задорно и насмешливо, чего не случалось уже очень-очень давно, и подмигнула. — Мы ведь не согласны на меньшее, верно?

— Ни в коем случае, — подхватил Леонардо ей в тон. Обхватил свободной рукой за плечи, подтягивая поближе к себе, собираясь поцеловать…

— К вам можно? — пару раз стукнув по притолоке, Шинигами не сочла нужным дожидаться ответа и переступила порог. Насмешливо сощурилась при виде чуть смущенных Лео и Караи, и золотистые глаза ее сощурились совершенно по-кошачьи. — Все воркуете голубки? Ай-яй, как некстати! А я к тебе по делу, — она многозначительно взмахнула в воздухе какой-то бумагой, отчетливо официального вида.

— Шини, ну я же просила, — устало возмутилась Караи. — Теперь, когда ты новый глава клана, вся его документация тоже на тебе. Тэдзу, кстати, тоже неплохой секретарь… и не вздыхай так печально, внешняя легкомысленность ни о чем не говорит. Ты сама тому лучший пример. Ну вот что опять?

— А эта бумага, между прочим, относится не к клану, а лично к тебе, — беззастенчиво перебила ее Шинигами. И подойдя поближе, опустила бумагу прямо на колени Караи. Та поспешно подхватила ее, пока не успел заметить и заинтересоваться любознательный отпрыск. — И это твой ненаглядный Тэдзу, а не я, указал в твоих контактных данных новый офис клана. Впрочем, о чем я — это же его уникальный дар… по созданию новых неприятностей.

Караи лениво отмахнулась, поднесла бумагу ближе к глазам и, наконец разобрав ее содержание, усмехнулась. Желания имеют не всегда приятное свойство — исполняться, но не тогда и не так, как этого хочешь. Вот и сейчас…

— Что это? — решил вмешаться в диалог Леонардо. Он до последнего пытался быть деликатным, но мысль о том, что Караи вновь будет втянута в дела клана, не слишком его радовала. Все-таки само имя его было связано с самым неприятным в жизни братьев Хамато. Черепашка усмехнулся своим мыслям. Не только у Караи может быть паранойя…

— Ответ небес на твои молитвы, — ответила за подругу Шинигами. И, выхватив у Караи лист, махнула им перед глазами Леонардо. — Ваш папочка, кажется, хотел назвать ее Мивой… ну так вот спустя двадцать лет его желание исполнилось. Подмазка тут, компромат там, и вуаля — перед нами вновь Хамато Мива, прошу любить и жаловать! — она театрально поклонилась, прижав лист к груди. — А где аплодисменты?

— Боюсь, там, наверху, — Караи со смешком ткнула пальцем куда-то в сторону потолка, — немного припоздали. И я стала Хамато без их помощи. Ну, а имя, — она лукаво скосила глаза в сторону Леонардо, — надеюсь, никто не обидится, если оно останется прежним?

— Я только за, — тут же отозвалась Шинигами. — Рада вашему возвращению, сэмпай. Может… — не договорив, она сложила руки на груди, принимая самый невинный просящий вид — точь-в-точь Майки, узнавший о выходе нового комикса или пиццы по особой рецептуре. Даже невозмутимый Леонардо не сдержал улыбки, без труда догадавшись, что имела в виду неугомонная ведьмочка. И ведь, как и младший, не успокоится, пока не получит своего. Впрочем, сейчас он был не так уж и сильно против. Если это поможет возвращению прежней Караи.

— Все может быть, — многозначительно протянула та. — Но ясно не сегодня. А пока, Шини, раз уж ты заглянула первой… — Караи сделала драматичную паузу, перенимая у Леонардо сына, — познакомься с Хамато Йоши и Хамато Саки.

— Итак, вы все-таки созрели, — Шинигами наклонилась, опираясь ладонями о колени, внимательно всматриваясь в детские личики. — А ведь похожи, правда-правда! — и засмеявшись, когда Караи деланно-возмущенно махнула на нее рукой, добавила: — Но лучше всего — то, что они теперь должны вас слушаться. А в случае чего — а-та-та!

Она щебетала что-то еще, но Караи уже не слушала ее, предоставив отвечать Леонардо. Она не знала пока, как примут новость остальные, но была уверена, что сегодня наконец-то уснет спокойно. Пути судьбы неисповедимы, но это не повод не попытаться переписать ее и направить в нужное русло. У нее есть для этого всё необходимое… девушка с улыбкой окинула взглядом подругу и любимого — и все. А это, как ни крути, не так уж и мало.