Очередная вылазка на поверхность. Всё тот же люк. Уже приевшийся запах помойки, которая царит тут, будто бы всю вечность. Ветер - бегущий поток молекул кислорода и этой вони в одном слиянии развевает их повязки и срывает, и без того, потрепанные временем и пожелтевшие листовки со стен, а также занося в свой пьяный водоворот упаковки и другой бумажный мусор, который, казалось бы, они знают всю свою жизнь.
Ночное небо сверкает своими алмазами, и с краю которого очень медленно поднимается бледно – золотой месяц полуосвещённой солнцем луны, ослепляя своими острыми концами, как огни ночного города.
Месяц высвечивает их тёмные силуэты; их натренированные годами тела, вычерчивающиеся рельефными мышцами. Ещё один порыв ветра, и повязки, до этого бездейственно покрывавшие их плечи, словно жалкая тряпица, включаются в такт порыву свободы ветра и бескрайности на земном шаре. И развиваясь на ветру, демонстрируют всё свое величие в полёте, играясь друг с другом и переплетаясь в плавных колебаниях, пока их хозяева всматриваются в тёмную даль ночного, никогда не спящего, города, стоя на краю высотки, одной из огромного множества таковых.
Это была не просто вылазка, и даже не прогулка или тренировка на свежем воздухе, что-то вроде пробежки по крышам обшарпанных домов. Нет! Это был тревожный вызов от их самой дорогой подруги – Эйприл: первого человека, который принял их во внимание без колебаний, невзирая на их внешние отличия от современного общества таких, как она.
Антикварный магазин, которым сейчас заведовала их подруга, малость обеднел после трудных и тяжёлых будней, когда все в городе словно ополоумели, и всем срочно нужно было тратить свои деньги на всякую чушь, помимо продуктов питания. Эйприл как продавец, была этому вовсе не против, наоборот же, только рада, но такой быстрый рост продаж не укладывался в её на месяц расписанные планы. Ей зачастую казалось, что она пропустила какую-то очень важную новость или упустила из виду что-то весомо – актуальное для её времени, когда люди по-звериному ищут что-то «новенькое». И складывалось не очень-то приятное ощущение при осознании того, что другие знают что-то, что кардинально поменяло их жизнь, заставило смотреть на мир другими глазами и под другим углом, и до чего ты, собственно, и додуматься не можешь. Якобы, все в полной уверенности ожидают конца света, который размажет всех нас по стенке через неделю по прогнозам всех ясновидящих, телепатов и календарю Майя, а ты и понятия не имеешь, почему все такие нервные и вздрюченные как на иголках бросают на тебя негодующие взгляды и ворчат в ответ на поставленный вопрос, а потом скрываются за прилавками с сувенирами из Индии. И вот что получается: ни спросить, ни узнать. Если не наорут, то упрекнут угрызениями совести о том, что это дело носит приватный характер и знать об этом совсем не обязательно, однозначно.
И вот так она и прожила неделю с размышлениями, ищущими ответ на сей вопрос.
Сегодня же она отправилась к одному известному дилеру, который согласился поставить товар в назначенные сроки в таком немалом количестве. Встреча должна была проходить на главном складе, в доках, около восьми вечера, когда грузовой корабль только подплывает к пристани. Дабы не тянуть кота за хвост и не ждать пока всё это древне-африканское добро окажется в руках тех, кому как хитрой сороке это попалось на глаза.
Но как бы они не старались скрыть столь важное рандеву от чужих глаз и ушей, утечка информации происходит постоянно, прямо как в шпионских боевиках, которые славятся своими сверх - крутыми нано технологиями, участвующими в прослушке чужих разговоров, и плохие парни приходят, под стать, совсем не вовремя. Учитывая, что вместо шпионских боевиков, где каждый играет свою роль и знает каждый свой шаг и шаг своего неприятеля, твориться реальная жизнь параллельно с жестокой реальностью современного мира, а вместо плохих парней, которых чаще именуют так только в сказках, славящихся своим великим, добрым хеппи-эндом, стоят настоящие безумцы, потерявшие уважение к таким же людям, как и они сами, и страх перед ответственностью, на которую они идут, убивая и грабя без разбору, и ни капли не сожалея о содеянном.
Такая же ситуация сложилась и здесь, на складе. Около трёх десятков, до зубов вооружённых, головорезов, а может и больше, но у Эйприл не было времени считать их всех, ворвались к ним в начале всей процессии. Оба и пикнуть не успели, как ощутили на своих шейных покровах неприятное прикосновение холодной стали, которая навевала леденящий душу холод присутствия смерти. Дикий страх закрался даже в самые дальние уголки души и сердца. Руки неестественно дрожали, кожа стала на тон бледнее, всё тело покрылось холодным потом, глаза опустели и приобрели мерцание смешанных чувств: страх, огорчение, смирённость и грусть. Всё тело словно сковало цепями – оно не подчинялось никаким приказам мозга. Просто омертвело. Лишь пальцы чуть подрагивали.
Единственное, на что тогда ей хватило духу, так это на то, чтобы незаметно вытащить свой телефон из заднего кармана своих джинсовых брюк и набрать ценную, на тот момент, кнопку спасения «SOS». Одно нажатие и, казалось бы, вся та уверенность, что царила в ней в присутствии её лучших друзей, вернулась в десятикратном объёме.
Пока те со всех ног добирались до пункта назначения, где назревала нехилая заварушка, Эйприл пыталась всеми силами выровнять своё, и без того, окончательно сбитое дыхание. Она и так спешила сюда ради этой встречи, ради удачной сделки и ради процветания её магазина, успела в полной мере упариться с тем, чтобы спокойно поймать такси и благополучно пересечь полгорода, дабы добраться до городского порта, да и ещё не встрять в километровую пробку, что была на Брайтон Бич. Но, видимо, судьба распорядилась её графиком так, чтобы девушка приехала сюда только ради того, чтобы её тут зажимали прицелами пушек и лазеров, обливали с головы до ног недобрыми угрозами жизни и смерти, и помимо того, что чисто грабили её магазин и вывозили его имущество, вымогали деньги из её личных сбережений. В данной обстановке, когда перед глазами мелькает с десяток дул от винтовок, а перед лицом проносятся небритые, сморщившиеся, прогнившие временем и куревом дешёвых сигарет, от которых зубы не только пожелтели, но местами и выпали, рожи этих самодовольных и ухмыляющихся флибустьеров, мародёров и контрабандистов, приходиться успокаивать не только свихнувшееся дыхание, которое становиться рваным совсем некстати, но и сердце, что хочет вырваться на свободу, проломив всю грудную клетку бедной девушки, коя стоит, прижимаясь к стенке, на последнем дыхании лелея надежду на лучшее будущее.
А ведь нам не дано предсказывать собственное будущее, как бы нам этого не хотелось. И мы снова признаём то, что даже великие экстрасенсы могут ошибаться. Мы люди, и всем нам дано совершать ошибки, на которых мы потом учимся по сказанию одной пословицы. Но за каждую совершённую нами ошибку мы несём свою ответственность за последствия, что вылились в мир из-за ветрености в наших головах.
И пусть даже головорезы – конченые люди, которым уже все дороги на пути закрыты, и остаётся только один выход: нарушать закон, загребая в свои медвежачьи объятья золотой навар от безысходности, ибо во веки веков не существовала добра без зла во всей вселенной. И кому, собственно, есть дело до тех демонов, что таятся в потёмках их чёрной души? Ведь все объясняются тем, что судьба их сама покарает, и лезть на рожон нет смысла, потому как всем нам дорога наша жизнь. Но вот судьба ли их покарает...
Ворота сетчатого забора, по краям которого переплеталась колючая проволока, некогда служили здесь мощной оградой, но сейчас проржавели под самое основание, с неестественным, гулким и противным скрипом отворяются, причём так, что чуть не слетают с петель, являя миру новопришедших гостей, от визита которых туго будет именно отморозкам.
Удар под дых, апперкот, подсечка. И один уже лежит в сторонке.
Атака с ноги в лицо одному и, одновременно с этим же, удар коленом в грудь другому. И двое уже в нокауте.
Последний завершающий тройной удар в прыжке, и ещё трое полегли. Итого уже шестеро. Шестеро из пятидесяти. Черепашки бесшумно переступили через бессознательные тела бывших головорезов, которые должны были стоять около входа на шухере, и которые благополучно не справились со своим заданием, но сейчас думают о своих просчётах, валяясь на спине у электровышки, что подмостилась тут, около склада.
Тяжёлая артиллерия же находилась близ всего склада, но и где-то внутри него, где хранились новопривезённые товары из Африки, причём самые дорогие и ещё не вышедшие в продажи за миллионы. Они явно знали, на что идут и что именно воруют. Но эта уверенность в том, что всё пройдёт гладко, исчезнет, буквально, через секунду, когда они поймут, что в этом мире всё же есть то, чего следовало бы бояться больше, чем всех своих жалких ночных кошмаров и страхов. Страхи это страхи, а вот черепашки ниндзя это сущий ужас наяву, которые при встрече с тобой оставят на твоём теле сувенир в виде тумака, дабы по вечерам, когда ты будешь сидеть у камина, он напоминал тебе о том ужасном судном вечере, когда ты решился на свою самую глупую оплошность.
Её беглый взгляд носился по всему помещению, в надежде рассмотреть обстановку, в которой сейчас пребывал её компаньон, которому сейчас было, ох как не сладко. Сквозь весь этот говор, столпившихся вокруг неё недоумков, краем уха она смогла различить звуки отдалённой пощечины и громкой инвективы между ними. Её взгляд моментально замер на, сверкнувшем отражением, доходящих сюда лучей света, восставшей луны, обрезе, который был крепко накрепко перехвачен волосатой рукой главаря. Прогремевший выстрел из этого обреза раскатисто, словно гром, отозвался где-то внутри неё, сотрясая все внутренности в страхе от неизвестности. Секунды нетерпеливого ожидания, сопровождаемые диким стуком её сердца, удары которого молотом отзывались в ушах, текли, словно песок сквозь пальцы, заставляя уповать на худший конец этой кульминации. Последний обессиленный вздох и звук падения бездыханного тела.
Этот стальной голос главаря врезался в её память, подобно топору, кинутому в спину. А этот выстрел будет ещё долго рикошетить в голове, напоминая про то, какими бессердечными и чёрствыми могут быть люди, словно кусок ледяного булыжника, которому чхать на всё, что касается ценности человеческой жизни.
Всем нутром она чувствовала, как те рожи, что смотрели на происходящее, теперь устремляют свои сощуренные взгляды на неё. Но помимо назревающей угрозы, пугающей до чёртиков, было ощущение чего-то родного и близкого, поддерживающего в эту минуту. Она окинула глазами всё помещение, и только через некоторое мгновение ощутила, нежели увидела, плавное движение вдоль стены склада.
Четыре тени складно переступали с места на место, идя шаг в шаг, друг за другом. Каждый из них осознавал всю серьёзность ситуации, и одно лишнее движение, один неверный ход мог уже стать началом их погибели. Людей здесь было неимоверное количество, а оружия в два раза больше. Определённо, никому не хотелось стать здесь мишенью, как в тире. Отчего и приходилось отбирать верёвочки у злого и незримого кукловода, сгорбившегося где-то над занавесом, импровизируя своё антре со смертью.
Первый удар пришёлся вторым концом палки нунчак по черепу одного из этих мародёров, отчего тот с жалобным стоном повалился на пол, хватаясь двумя руками за голову, торопясь остановить бегущую кровь с потного лба.
Рядом стоящий спохватился за оружие, направив дуло точно в цель в оранжевой бандане. И вот бы он уже нажал на курок, выстрелив и поразив свою жертву рассекающей плоть пулей, но... Поздно! Катана за доли секунды рассекает воздух и режет автомат пополам, как нож по маслу. Здоровяк лишь тупо хлопает глазами, а зрачки непонимающе бьются в истерике, сканируя пространство и ища ответы на столь глупые вопросы. И удачный апперкот посохом бо, откуда-то слева, выводит его из ступора, после чего он летит в непродолжительном полёте прямо в стену. Головой.
Осталось ещё около четырёх с половиной десятка отморозков, под завязку вооружённых, и уже готовых к бою. Им было плевать, куда и в кого они стреляли, хоть в своих, но сейчас более актуальным был один единственный принцип: «Либо, ты, либо тебя!». Это была цепная реакция, потому что хватило лишь одного выстрела в пустоту, чтобы через секунду стрелять начали все. Ведь сейчас важнее всего было остаться в живых. Пальба по всему, что движется, превратилась в смертельное соревнование за первенство над страхом, где люди уже перестают быть людьми, опускаясь всё ниже и ниже по шкале осознания того, что они творят, медленно деградируя до уровня обезьяны.
Благо, коробки оказались со своими секретами. Контейнеры, в которых, собственно, и привозили все африканские сувениры, оказались более чем просто деревянными. Они были обшиты какой-то противоударной фанерой, которая сейчас неплохо заменяла бронежилет. Все пятеро спрятались именно за ними. Перестрелка не утихала. Слышится чей-то протяжный стон, а за ним следует приглушённый стук тела об холодный, безжизненный кафель склада. Не трудно догадаться, что тот несчастный попал под открытый огонь и сейчас валяется где-то в сторонке, захлёбываясь собственной кровью и собирая свои же кишки в кучку, размазывая ими кровавые узоры по всему полу.
Рафаэль пошёл иным способом вырубить оставшихся. Он высунулся из-за угла своего контейнерного укрытия с крайней осторожностью, после чего замахнулся и пустил во врага свой сай, с лёгкостью, будто бы в руках у него не тяжёлое холодное оружие, а обычный игровой дротик, которым нужно попасть в самую десятку. Своим остриём он попал прямо в яблочко, а именно, в дуло пистолета. Шарахнуться от такой меткости легко, если ты насквозь пропитан страхом, а там уже и до приступа недалеко. Но, во всяком случае, это произвело достаточное впечатление на стреляющего. Иными словами, в следующую секунду его как ветром сдуло.
Рафаэль снова убедился в том, что с людьми делает страх: он превращает их в животных, ни шагу не уступающих самым пугливым крысам, которые от страха, бывало, помирали, как опоссумы, если не успевали добежать до своей вонючей и грязной норы. И как же было жалко на них смотреть! Смотреть в их глаза, переполненные тревогой и паникой от незнания того, что на них напало и от безысходности всего своего существования. Но с другой стороны, пока враги в полном недоумении и замешательстве – они хорошая нажива, которая открывает свои слабые места, что даёт какую-никакую гарантию одержать над ними победу.
Рафаэль и Леонардо поняли друг друга с полу-взгляда и оба ринулись вперёд, проносясь мимо свистящих в ушах пуль.
Блок двумя катанами, и пуля с противным звоном отлетает в противоположную сторону, вонзаясь в чью-то горячую плоть, после чего слышится душераздирающий крик, неожидающего такого манёвра и не готового уйти из мира живым этаким путём.
Прыжок, удар в живот с ноги, апперкот, подсечка, ещё удар, снова подсечка и завершающий удар кулаком в челюсть полностью вырубает трёх или четырёх противников Рафа. Но, по крайней мере, они лишь принуждённо уходят в мир грёз, пуская струю крови изо рта, а не засыпают навечно с пулей в груди.
Поворот, уклон от прямой атаки летящего кулака прямо в лицо, рывок, прыжок, фирменный удар катанами, разрубающими оружие противника на три части и подсечка, завершающаяся падением жирдяя с обрубком от своей винтовки.
Последние двое всё-таки смогли улицезреть тех существ, что на них напали. Их удивлению и ужасу не была предела; винтовки, которые они держали в руках, отлетают по разные стороны мощным ударом бо, головорезы же продолжают стоять в оцепенении, боясь шелохнуться и даже моргнуть, да если бы и хотели всё равно не смогли бы пошевелить и пальцем. Всё тело словно сковало во льдах, руки неестественно покрылись холодным потом, как у настоящих мертвецов, а мозг вообще отключился, собрав вещи и вылетев вон. Широко распахнутые глаза лишь истерично метали взгляд из угла в угол.
Отойдя от шока, они уже хотели вернуть своё оружие, сгруппировавшись всем телом для резкого старта и в беге поднять свои винтовки, но...
Хрясь! И один из бандюг, плавно разворачиваясь в падении на пол, валиться на спину, утопая в царстве Морфея. Удар балкой по затылку был ничем не хуже фирменного Рафовского удара кулаком по челюсти. Эйприл с победоносным выражением лица возвышалась позади него, опираясь на балку, что достала где-то в захоронении ящиков. Второй громила, пользуясь случаем, поспешно убегает за колонны, скрываясь в тени.
На складе оставалось около пятнадцати членов банды, если не меньше. Остальная кавалькада разбежалась, кто куда, на всякий случай, дабы не предшествовать судьбу своих сподвижников и соратников, валяющихся обездвиженными трупами, где живыми, а где нет, по всему складу.
Оставшаяся группа мотивировала себя на победу фразой «Живым не дамся», и с оружием наперевес возобновили перестрелку с новой силой. Их уверенности можно было позавидовать. Все действовали так, словно предзнаменовали, что если план «перестрелять всех и вся» обретёт поражение и полный провал, то на замене всегда есть безошибочный план «Б», который вытолкнет всю команду на гарантированную победу, или хотя бы ничью.
Пули летели градом, звеня и рассекая воздух и отзываясь эхом в ушах. На теле черепашек числилось уже с десяток мелких царапин от них, но для них это было более привычно, чем терпеливо.
Майки бежал и уворачивался от сотен пуль, мимоходом вырубая противников ударами нунчаков по голове и животу, отправляя их, куда подальше от себя. С десяток снарядов были нацелены ему прямо в голову, но благодаря его прыткости, он с лёгкостью от них уклонялся, а некоторые даже отразил цепью нунчак, направив и попав ими же в ногу одному из пятерых мародёров, что в него стреляли.
Неожиданный удар с ноги кому-то в грудь, а кому-то в лицо, запускает в полёт оставшихся четверых стрелявших в Майки. Те с продолжительным грохотом катятся по полу в направлении ящиков, согласно всем законам инерции после полёта. Донателло стоит на том месте, где ране стояли те четверо, раскручивая в ловких руках свой шест бо. Весельчак только и успевает, что показать гению вздёрнутый большой палец в знак благодарности, при этом широко раскрыть свою голливудскую улыбку. Дале гений его не видел.
Но вместе с тем появилось какое-то странное ощущение того, что что-то тут нечисто. Вся эта обстановка мордобоя и кровопролития ничто по сравнению с тем, что навевает плохое впечатление. Толи предчувствие какой-то опасности извне или интуиция спровоцировала нервную дрожь в руках, но гению казалось, что он слышит хоть и отдалённый, хоть и приглушённый, но еле различимый писк. И это не писк крыс, снующих из угла в угол, а чего-то глобального и смертельного. Донателло быстро окинул взглядом всё помещение, такое притемнённое и холодное, что мурашки расползались под кожей, только дай волю своей фантазии. Но, тем не менее, разбросанные винтовки не проявляли угрозы той, что, казалось, шла из самого тёмного угла за ящиками.
Он мысленно почувствовал движение позади себя, и, резко развернувшись, вовремя уклонился от выстрела из дула наведённого на него дробовика, подняв и выпрямив свою левую ногу, так чтобы сгруппироваться с телом в букву «Т». Один замах ногой в живот с такой позиции, и неприятель летит туда, откуда пришёл. Причём, очень кстати. В это время, в той стороне Эйприл напропалую дубасила одного сконфуженного, низенького и отвратного пройдоху, который, к тому времени, успел потерять свой браунинг и сейчас защищался, как мог, то бишь двумя ногами и одной рукой. Во время этой ожесточённой схватки Эйприл всё же удалось сломать ему одну руку той булавой, что она отыскала. Летящее тело просто-напросто сбило этого квазимодо с ног, чему Эйприл была безмерно счастлива.
Леонардо и Рафаэль же разбирались со своими противниками иначе. Один обделял их в части по оружию, а другой целостностью тела. Кто-то разлетался по сторонам, а кто-то оставался на месте, истекая собственной кровью. Не всякому доставалась планида избежать синяков и ссадин – таковых были лишь единицы, и то большая часть из них покинула склад в доблестном беге. Но этих двоих такое положение дел ничуть не волновало. Ну, разве что Рафаэля. Совсем немного. На тот момент у него очень сильно чесались кулаки, отчего он просто жаждал мести и тем, кто сбежал с поля боя как мокрая курица.
В этом беспощадном раунде победа, бесспорно, присуждалась черепашкам, но на этом было не всё так просто. Судьба бывает порой слишком несправедлива, посылая такого рода ситуации, где приходится ощущать вкус поражения, когда ты на сто процентов уверен в своей победе. Нельзя добиться истинного триумфа, не испытав на своём пути неудачу. Это будет уже не победа, а чисто везение. Где есть та неудовлетворённость того, что этот фурор достался тебе слишком просто, без усилий. Ради победы время от времени приходиться даже жертвовать чем-то. Или кем-то...
И они даже представить себе не могут, чем может окончиться эта битва, пока...
«Бомба!»,- его перепуганный голос заставляет замереть всех четверых на своих позициях. Четыре пары обеспокоенных глаз обволакивают гения с головой, пока тот пытается собрать клубок разбросанных мыслей, опутавших его целиком и нервирующих своей спутанностью, и собраться с духом деактивировать бомбу с часовым механизмом, на которых противно пищал таймер. Тот самый, что зловеще тикал в самом тёмном углу склада. До взрыва оставалось меньше двадцати секунд, но разум гения так и не дал своему обладателю дельную мысль о разминировании. Улетавшие секунды потакали его в панику. Времени чертовски не хватало, отчего он ещё больше приходил в замешательство от мысли, с чего начать. Извилины проводов были перерезаны так, словно бомбу доверяли ребёнку. Ободранные и грязные они пугали гения своей непредсказуемостью действий. Но больше его пугал таймер, который назвать «исправным» просто язык не поворачивался. Он угрожающе мерцал, зависая на одной картинке: вроде было двадцать секунд, но на деле выходило двенадцать, после чего проявлялась цифра тридцать. Бомба могла рвануть в любую секунду, только проявись на циферблате цифра «ноль». И тогда уж никто не спасётся... Дрожь в его руках не утихала и в какой-то момент сыграла с ним роковую ошибку. Таймер перемотался на пять секунд вперёд, оставляя гению, не так много времени на сборы жалких остатков собственных мыслей, как только он скрепил пару тройку проводов. И всякая надежда тогда потухла в его душе, утопая в осознании всего абсурда ситуации. Выхода не было. Как и не было паяльника, чтобы на скорую руку закрепить провода между собой и оставить тикающий циферблат в обществе самого себя, но... Если бы провода вновь разошлись, это бы закоротило всю цепь, и циферблат бы вновь перешёл к беспорядочному отсчёту, и, возможно, спасения не было уже никому.
Он никогда не был сторонником насилия, поэтому всего лишь хотел спасти жизни этих, хоть и не совсем хороших, но всё же людей. Ведь многие не могли просто взять и уйти отсюда, избежав взрыва, потому что были в отключке, но, видимо, не каждую жизнь ему было суждено уберечь от смерти.
Гений яростно кричит братьям, чтобы те немедленно уходили со склада, от чьего решения братья начинают ломаться, не желая уходить без него.
Девять секунд...
Донателло уже умоляет тех покинуть склад, уверяя их, что не в его силах удерживать время до взрыва: он может лишь обеспечить шанс на их спасение.
Шесть секунд...
Майки не может сдерживать в себе нахлынувшие эмоции, и слёзы градом катятся по его щекам. Некогда сверкавшим ямочками от широкой улыбки. Рафаэль уже не сдерживает свой гнев как раньше, выплёскивая его на безудержных сопротивлениях остаться. Леонардо, кто пытается увести разбушевавшегося брата, лишь грустно, но с пониманием смотрит в глаза гению, в которых ясно читаются те слова, которые каждый из них хотел бы слышать в последнюю очередь. Прощальные слова.
Трое покидают помещение, неся на плечах ношу неверия и потерянности, ещё успевая оглянуться в надежде, что у Донателло зародиться другой план избежать своего упокоения, но тот лишь обречённо мотает головой.
Четыре секунды...
Но они не замечают рядом с собой кое-кого... Кого-то не менее важного, чем сам гений.
Рядом с ним опускается Эйприл. Донателло тут же кричит ей, чтобы та сейчас же уходила, но девушка даже не дрогнула. Она не уйдёт. Потому что друг. Самый близкий и верный. И смерть она встретит вместе с другом! И никак не иначе!
Три секунды...
Её изящная белая рука вуалью касается его плеча, а верный взгляд зелёных, таких притягательных глаз располагает к себе, заставляя на мгновении забыть о неминуемой смерти.
Две...
Затаив дыхание и прикрыв глаза, они покорно дожидаются увенчания последней секунды.
Одна...
Тело замерло...
Ноль...
Сердце остановилось...
Бомба в последний раз издаёт противный писк, прежде чем разлететься на куски, освобождая из своего нутра взрывную мощь. Осколки... Много осколков... И все вонзаются в их кожу, впиваясь в жилы и распарывая кровеносные сосуды. Огонь больно прожигает их до костей, опаляя кожу и поджаривая до хруста, помогая осколкам расщепить их на молекулы. Жуткая боль, которая не сравнится ни с чем-либо подобным, охватывает всё тело, заставляя биться в конвульсиях и терпеть... Терпеть всю свою участь... Но через секунду боль утихает, что приносит неимоверное блаженство. Словно пух, ты ощущаешь себя в просторах космоса как космонавт, наслаждаясь его бескрайней бесконечностью. Может быть, это и есть смерь! Врата в бесконечность, где тебе чужды все страдания, как физические, так и моральные, и где нет места логике. Вообще никакой...
Он ни о чём не жалеет. Да, он проиграл этот бой! Но проиграл ради семьи! Жизнь сама по себе, как игра, и они лишь пешки в полной власти судьбы на шахматной доске. Именно так ему представлялось существование всего общества и жизни: как игра в шахматы. Но он всегда придерживался теории, что в какой-то момент конец игры может наступить для всех, и тогда все пешки и короли будут равны в своём деле. Вот тогда и воцарится равенство... Во всём...
Взрыв прогремел, и над бывшим складом возвысился огромный столб дыма. Всё здание охватило огнём, но они отошли на достаточное расстояние, чтобы не попасть под огненный ливень. Леонардо пытался успокоить Майки, у которого чувства переходили все границы, и тот уже не сдерживался в плане эмоций. Крепко обнимая того, он не отрывал печального взгляда с ворот, за которыми огонь яростно заволакивал всё помещение в свои пламенные языки боли, всё ещё надеясь на чудо. На то, что гений выйдет оттуда живым и невредимым вместе со счастливой Эйприл, подойдёт к ним и пошутит на счёт того, что его не так просто убить такими штучками вроде этой, потому что он гений и всегда им был. И своим гениальным умом он постоянно выручал их из передряг, которые были похлеще этой. А Эйприл одарит их всех своей завораживающей улыбкой, как это делала всегда, когда чувствовала, что им не хватает маленькой поддержки. И, осознавая то, что этого уже никогда не случится, он удручённо роняет голову на плечо своему брату, словно та заполнена свинцом, пытаясь сдерживать слёзы, от коих глаза начинали гореть.
Никогда не знаешь, когда к тебе подкрадётся смерть. Она ведь всегда наступает неожиданно, откуда-то из-за угла, заставая свою жертву врасплох, получая от этого истинное удовольствие. Казалось бы, просчитывая всё до мельчайших подробностей и вычёркивая из списка тех, кому уже не суждено видеть белый свет.
Перепалка старших, зачинщиком которой стал разъяренный Рафаэль – тоже входит в её план, как маленький пунктик, для неожиданного прихода, дабы забрать с собой ещё одного, попавшего в её чёрный список мертвецов.
Курок щёлкнул, как стрелка часов, пробивающая последнюю секунду жизни, и вылетела пуля с оглушающим свистом, рассекая воздух и мчась навстречу своей жертве, в плоть которой она вот-вот вопьётся и останется там, прячась от проворного пинцета в поперечно - полосатых тканях мышц диафрагмы.
Пуля пронзила острой и нестерпимой болью всё тело, тяжёлый удар которого пришёлся на грудную клетку. Несчастный с пулей в груди, словно ожидая своей участи, за секунды успел повернуться к смерти лицом и даже не вскрикнул от столь мучительной боли, от которой любой бы другой захлебнулся своим собственным воплем. Он лишь склонил голову, дабы улицезреть бегущий поток крови из его пробитого нагрудного пластрона… Больно…Но боль начинает утихать. И это очень плохо! Это означает, что смерть всё ближе! Ближе и врата ада или рая, где каждая душа находится в некой прострации, не чувствуя ни боли, ни тепла, ни себя, ни других. Но ему ещё предстоит узнать о том, есть ли рай на самом деле... Есть ли ад... И есть ли бог... И тогда его постигнет чувство, когда ты, словно разгадал загадку жизни, очень сложную и мудреную, но уже не в силах рассказать о ней другим, потому что не можешь... Вроде, поначалу, ты счастлив, но потом ты осознаешь всю горечь той несправедливости, что пришла к тебе вместе со смертью.
Пуля впилась острой иглой в грудь на уровне сердца: правее от него. В лёгкое. Но и от этого было не легче. Он приложил руку на место ранения, и та мимолётно окрасилась в алый цвет. Закружилась голова. Колени предательски подгибались под тяжестью усталости и головокружения. Воздуха не хватало: он задыхался, а грудь вся горела. Хотелось просто рухнуть на пол и без чувств. Но он вскинул голову, посмотрев безэмоциональным взглядом в глаза бандиту, который схоронился меж ящиками, словно какой-то шпион, ожидая момента выстрелить, и отчего тот невольно сжался и покрылся холодным потом.
Его начало трясти, земля уходила из-под ног, земного притяжения как будто бы и не было, он начал ощущать невесомость. Две пары сильных рук перехватывают его за секунду до соприкосновения ещё теплого тела с землёй и, бережно придерживая за предплечья, ставят снова на ноги.
Голова обессилено повисла на плечах, глаза чуть приоткрыты, но сквозь них он ещё мог различать, как рука его брата из всех сил зажимает открытую рану и старается остановить кровь.
Кровь. Её так много. Минутой назад, она покрывала всего лишь часть его торса, а сейчас она вычерчивала симметричные фигуры накаченного пресса, текла по бёдрам, подобно весеннему буйному ручью на перекатах по камням, и стекала вниз, образуя тёмно-малиновую кляксу на грязном полу. Краем уха, он улавливал звуки приглушённых ударов. До боли знакомых ударов. И этот голос. Ныне такой спокойный и мягкий, сейчас же был на гране срыва и кричал: «Майки! Не смей терять сознание!», и доходил до его сознания сквозь туманную, плотную завесу. Он уже слабо ощущал тепло от рук, удерживающих его на месте, почти не чувствовал прикосновения руки Леонардо, зажимающего его кровоточащую рану, и в тоже время пытающегося перекричать Рафаэля, который в порыве бешенства и слепой ярости избил того отморозка до полусмерти, окровавив его лицо до неузнаваемости. Благо старший брат смог докричаться до него и остановить в нужный момент, когда остриё его сая замерло в миллиметре от свежей плоти.
Из последних сил он поднял взгляд. В глазах всё плыло, что мешало сфокусироваться на приближающемся объекте в красной повязке, и напряжённо что-то кричащем ему. Картина начала проясняться, и в последний миг он увидел исказившееся до ужаса лицо громилы, валяющегося позади Рафа. Оно преисполнилось ужасом, в глазах пылал огонь мести. Его всего лишь избили, но не убили. Так что у него ещё оставались силы напоследок. Он снова спохватился за револьвер и нацелился на его старшего брата, чтобы отомстить. Сил, крикнуть или хотя бы просто сказать, не было. Но он не мог уйти из этого мира, словно ничего не видел. Уйти так безразлично по отношению к ним.
Он храбро смотрел в лицо старухе с косой, ни взирая на то, что под мешковатым капюшоном, скрываемым тьмой, его вообще нет, и в глазах не было ни капли страха.
Собрав всю свою волю в кулак, он сделал решающий и последний шаг вперёд, оттолкнув в сторону Рафаэля. Прогремел ещё один выстрел, и на этот раз пуля впилась ему чуть ниже ключицы, опять же чудом не задев сердце. Он вовсе не жалел о своём поступке. Ему было всё равно. В его теле уже была одна пуля, и ситуация бы не изменилась, если бы появилась ещё и вторая, которая, возможно, забрала у него последний шанс на лучший исход данной ситуации. Он успел пролить достаточно крови, чтобы осознать, что терять было нечего. Кроме этого шанса на надежду, что всё можно было ещё исправить. Но этот один единственный шанс стоило потерять ради семьи. Ради неё и больше никого другого, кто ему был так близок все его годы жизни.
Никаких эмоций. Словно он уже смирился со всем этим, как и со смертью своего брата и подруги. Лишь тихий еле различимый выдох. Он в последний раз бросает пустой взгляд на убийцу и закрывает его уже навечно. Силы оставляют его, и сближение с землёй, как с жестокой и чёрствой реальностью, неизбежно вовсе.
Он всегда шел по жизни с улыбкой на лице, не смотря на непогоду, неудачи и падения. Он всегда верил в светлое будущее. Такое же светлое, как и его чистая душа. Его лучезарная улыбка, как частичка солнца, всегда согревала братьев в холодную бурю. Скрепляла их воедино. Воодушевляла на подвиги. И просто дарила радость. И сейчас, смотря в лицо смерти, он тоже улыбался. Улыбался, как и тогда, когда родился на белый свет, видел лицо своего отца и лица счастливых братьев. И, казалось, от этой улыбки смерть становилась для него блеклой, невзрачной и совсем не страшной. Но не такой жуткой, как для его братьев, что теперь со смертью трёх самых близких существ полностью увязнут в пучинах собственных мучений и терзаний за все ошибки, что были неминуемы в ленте судьбы.
Неверие и полное отчаяние охватило старших плотной волокитой, замораживая в оцепенении. Они потеряли Дони, Эйприл и Майки. В один день. В один час.
Гнев, злость, обида... Эти три чувства пылали в его душе и сердце, подобно огню на складе, облизывая своими языками пламени остатки уважения к этим людям и закипая, превращаясь в хаотичную, просто дикую ярость. Рафаэль до хруста костей сжал рукояти саев, что те готовы были прогнуться под его натиском как пластилин. Его зрачки расширились до предела, а на лице появился хищный оскал. С диким криком «Умри» он с силой метнул сай остриём прямо в голову. И секунды не прошло, как тот пронзил голову верзилы насквозь. Струя крови потекла по носу, скатываясь с неровных губ, застывших в лёгком удивлении. Сжимая кулаки, он томным взглядом с тёмной ненавистью смотрел на истекавший кровью труп, погружаясь в чёрную апатию, присаживаясь рядом с телом брата, который уже не сможет пошутить над ним, на что Рафаэль уже не сможет отвесить подзатыльник.
Сил нет. Абсолютно нет. Лишь их остатки помогают ему держать труп брата на руках, пока тот безжизненно обмякает в них холодным льдом, не желающим растаять. Бледное лицо, закрытые веки, чуть окровавленные концы его маски... Некогда такой оранжевой, солнечной и яркой, теперь казалась мертвенно – потускневшей.
Он крепко прижимает павшего брата к себе, не желая отпускать ни физически, ни душевно. Он тихо шепчет ему на ухо «Не уходи», хоть и знает, что это невозможно, но продолжает сжимать того в объятьях. Горячая слеза опаляет омертвелую кожу, вычерчивая узкую, влажную дорожку на его плече.
Он чуть подымает голову и видит, как рядом, по другую сторону сидит Леонардо. Его глаза закрыты, но даже сквозь сомкнутые веки, Рафаэль видит, как они слезятся в слабой дрожи. Лидер лишь мягко держит того за руку, не желая отпускать последний лучик надежды.
Гремит ещё один взрыв позади черепашек, но те даже не оборачиваются: теперь же очередь дошла и до электровышки, что стояла там неподалёку. Огонь охватывает её всецело, как гирлянда новогоднюю ёлку, и та озаряет своим пламенем весь причал, убаюкивающий размеренным шелестением волн океанского бриза.
Падение вышки такое фееричное и несравнимое ни с чем другим, что душа уходит в пятки, а тело бросает то в холод, то в жар. И глаза, полные страха, видят свою надвигающуюся смерть как в замедленной съёмке, и конечности не в силах даже дёрнуться, ибо дикий ужас застрял чрезмерным колом в их жилах. А адреналин так и гремит огромным колоколом в голове, готовый разорвать её на части.
Леонардо поспешно пытается увести темперамента, включая в уговоры крики, ругательства нецензурной лексики и даже рукоприкладства в виде не слабой пощёчины, дабы вразумить брата. Ведь он не хочет лишиться ещё и его...
Рафаэль игнорирует все усилия старшего, и, погружённый в сумбурный поток своих мыслей, таких тёмных и мрачных, чернее, чем безлунная ночь, он не намерен уходить от младшего братишки и на шаг, ведь сил нет даже на то, чтобы поднять омертвелое тело и унести от наступающей по пятам смерти, дабы похоронить его по-своему.
Он резко встаёт с сидячего положения и как можно сильнее отталкивает Леонардо в сторону, отчего того несёт на какое-то старое и пыльное барахло близ прогнившего забора, смотря в его глаза и искренне прося прощение за все ссоры, перепалки, препирательства, его характер и те моменты, где он не смог сдержать свой гнев, совершая уйму ошибок, не подлежащих к порядку простительных. Это и убийства, и ссоры со старшим, и драки с ним до полусмерти... Он просил прощение за всё, отчего поганая заноза ещё больше вонзилась в сердце Леонардо, намереваясь гнить там, отравляя собой всё его существование.
Он в последний раз кидает на лидера взгляд, после которого их с Майки накрывает горящая вышка. Боль в удвоенном объёме покрывает его тело плотным одеялом, из которого не выпутаться и от которого не избавиться. Такое же, как и его пылкий нрав.
Ядовитый свет электричества, выкарабкавшегося из плена толстых проводов, пробивается сквозь толщу смога дыма и огня. Мучительная агония настигла всех, кто оказался под вышкой. Трупы под ней не только горели, но и содрогались в конвульсиях от высокого напряжения. Все, кто оказался там, пали страшной смертью, которая ещё долго будет мучить лидера в страшных кошмарах, извиваясь ядовитой гадюкой в извилинах подсознания.
Рафаэль пал как боец и как верный брат. Неукротимый и неподвластный всегда шёл своей дорогой, несмотря на все препятствия, которые, порой, казались непроходимыми. В ином случае, он пробивал свой путь силой, невзирая на всё, что кидала ему жизнь прямо в лицо. Упорство и независимость воспитали в нём бойца, идущего вперёд к победе до последнего. И от этого смерть ему казалась не чем иным, как концом пути. «Начало конца или конец начала?»- этим вопросом он задавался ещё в детстве, пока не повзрослел и не стал менее сентиментальным, ожесточая свой образ жизни суровыми тренировками, дабы никогда не встретиться со злобной старухой…Но он не мог оставить второго младшего брата умирать в одиночестве, не мог, потому как позволил сделать это гению, не смотря на то, что на тот момент с ним рядом была Эйприл. Он винил себя за то, что не остался с ним, ведь всегда покрывал его панцирь, и должен был покрывать прямо сейчас, защищая от взрыва. Он не мог допустить ту же ошибку ещё и с Майки, потому и остался с ним, оттолкнув лидера от себя. И, вопреки всему, даже непокорные сдаются под тяжестью её невидящего взгляда и опускают руки, чего не делали никогда в своей жизни, ища любые пути спасения.
Смерть третьего брата свалилась на него тяжёлым грузом боли, застрявшим в сердце и душе, отяжеляя всё больше и больше, как никогда раньше. Пустой, холодный и скорбный взгляд смотрел на искрящуюся вышку, мысленно ощущая как мимо него проносятся души умерших. Он уже не в состоянии думать о чём-либо... Мысли смешались между собой плотным комком, так что не разобрать ни одной... А может они просто исчезли...
Тяжёлый вздох даётся ему не без усилий, так что он ощущает в груди всю сладость кислорода. Но томный взгляд от этого опускается всё ниже, пока не достигает собственных ног. В груди щемит ещё больше, а на душе становится паршиво с каждой секундой. Разум давно потерян в мрачных тучах отчаяния, оставив лидера без ответа на вопрос: «Как ему быть сейчас?». Он потерял своих братьев. Не уберёг их от смерти. Не защитил в нужную минуту... А ведь ещё в детстве клялся каждому, что готов сражаться за них до последнего издыхания, подставляя свой панцирь в защиту семьи... Теперь клятва нарушена... Некого оберегать, защищать и учить. Он остался абсолютно один...
И не помня себя, он простоял на месте крушения может час, может два... Но для лидера время тянулось, как бесконечность. Он не мог оторвать взгляда от догорающей вышки, переметая его моментально на останки склада. Не мог успокоиться и заставить самого себя принять хоть какое-либо решение.
Он понимает, что теперь будет винить себя за их смерть до конца дней. Понимает, что жизнь без них лишена смысла. А от той груды угрызений, выкопанной годами самобичевания, нет ничего хорошего, что помогло бы ему справиться с этой болью. И он снова задаётся вопросом, только уже другим: «Стоит ли, вообще, жить с этой болью?».
И он не видит ни одного положительного ответа на этот вопрос, так как не представляет своего будущего без семьи... Без самого себя... Без того смысла, что заставлял двигаться дальше, ставить на пути себе цели и добиваться их, жертвуя годами молодости, утопая в изнуряющих тренировках, чтобы потом бесстрашно сражаться за честь и жизнь своей семьи.
Восставшая луна проделала не малый путь по ночному небу, обходя своё тёмное царство, подобно величавой царице. Её лучи мягко падают на револьвер, небрежно лежащий в зелёных руках. И не смотря на лунный свет, для лидера мир останется таким же чёрным даже при свете дня. Он только глубоко вздыхает, как только холодное дуло револьвера касается своей ледяной гранью его виска. Веки устало закрываются, и палец беспощадно жмёт на курок...
...
...
...
...
...
...
«Какого панциря?!»- все четверо подскочили со своих мест, на коих заснули от устали сегодняшней бесчеловечной тренировки от мастера протяжённостью в восемь часов, с самого утра, и не дающей ни капли продыху от начала пыток в силовых упражнениях. Ослабевшие и не проснувшиеся конечности, только-только начали заливаться болью изнеможения, заставляя их обратно улечься в усталости и переутомлении.
До Микеланджело только в эту секунду стал доноситься шум орущего телевизора, на котором безостановочно шёл десятый фильм ужасов подряд. И только сейчас он вспомнил, как уснул на диване, на половину скатившись с него головой вниз так, что ноги оставались в утробе мягких подушек под тёплым пледом, пока плечи и голова морозились на каменном полу, оттаивая после столь реалистичного ночного кошмара.
Холодное мерцание монитора от компьютера полностью осветило его лицо в неестественно мертвенно-синий оттенок, принуждая щуриться от каждого всплывающего окна запустившейся программы, ожидающей своей работы, на экране. Кругом была темнота, точно такая же, как после взрыва бомбы, и такая же, какую он ощутил при смерти братьев, пугающая, правдивая и несущая в себе бремя страданий и угнетений только от воспоминания одного из фрагментов этого ночного ужаса.
Холод оплёл его ноги, на коленях которых он сидел, ледяными цепями, не позволяя двинуть хотя бы пальцем, и замедляя кровообращение в них, что даже кожа стало бледной как у мертвеца. Холодный пол мастерской, да его байк, за починкой которого он задремал в такой позе, холодили разгоряченный и напряжённый мозг, который пытался собрать воедино все следствия того, что это был всего лишь сон. Страшный сон. От которого не хочется спать всю вечность, дабы вновь не пережить этот страх от волнений, переживаний, и этой зажатости перед выбором в вопросе жизни и смерти его и его братьев.
Холодный пот пропитался в подушку, одеяло, простынь и, казалось бы, даже в матрас. Горячее дыхание стремительно срывается с его губ, повторяясь в ускоренном темпе. Одышка, словно он пробежал десятикилометровый кросс за двадцать минут, вместе с тем дрожащие пальцы нервно откидывают холодное и мокрое одеяло, а сам лидер идёт неровной поступью к двери, мучаясь от неизвестности главного вопроса. Запутавшись в собственных мыслях, он потерялся в реальности, и единственное, что он помнил в последний момент – это дуло револьвера, подставленное к его голове его же рукой. Он так и не понял, что с ним случилось, но хочет узнать, правда ли всё это, дёргано открывая дверь своей комнаты. Свет от телевизора озаряет всю обстановку, больно врезаясь тому в глаза. Ещё не отвыкший ото сна, когда в глазах всё плывёт, а чёрные пятна скачут как сайгаки из стороны в стороны, он по памяти спускается по лестнице, натыкаясь у её основания на такое горячее и до боли знакомое тело. Раф. Значит, это был всего лишь сон. Всего лишь чёртов сон. Один из немногих, каких он не видел ещё с детства. И он до безумия счастлив вновь слышать его грубое ворчанье с примесью ещё выносимой брани, такой банальный, но по-детски прекрасный вопрос Майки «Вы чего не спите?» и этот скрип задвижек дверей в лабораторию, после которого слышатся тяжёлые шаги ещё не понявшего, что здесь происходит, Дона...
Он так и остался стоять как вкопанный на одном месте, впрочем, такими были, абсолютно, все присутствующие. Разрываемые и счастьем, и неуверенностью всего происходящего, а также вопросами о том, к чему был этот сон, и вещий ли он, они все мысленно пытались сопоставить слова в одну фразу, но пока кроме бессмысленной белиберды ничего не выходило. Никто не сказал ни слова, все просто стояли и смотрели друг на друга таким изучающим взглядом, обследуя каждый сантиметр тела, хмурясь и взвешивая все «за» и «против». И тишина семейной идиллии казалась им такой убаюкивающей, что пустые разговоры на её фоне казались бессмысленным звуком.
Что ж, этот сон они забудут ещё не скоро, но теперь они будут знать, что нужно быть готовым ко всему, распределяя все свои возможности по полочкам, чтобы больше никогда не повторять таких глупых ошибок, уберегая самих себя от неизбежности, и переставая идти на поводу у обстоятельств. Ведь выход-то есть всегда, как бы мы этого не отрицали...