Донателло уходил призрачно, не оставляя следов.

В последние годы жизни мастера молодое лицо Донателло разлиновывалось морщинами усталости, раздражения и несвойственного его колоссальному уму непонимания. Его присутствие в доме почти не ощущалось - он перманентно проводил время на складе. Брат и раньше так делал, но ещё никогда в доме не раздавался столь оглушающий звук запирающих засовов.

И когда неведение семьи возросло до стадии нестерпимости, дверь в цитадель одиночества была взломана.

Но они опоздали – на складе, будто никого и никогда не было.

Донателло любил младшего брата, по-особенному, но любил. Любил достаточно, чтобы дальше не причинять боли, а просто тихо уйти.

Однако Микеланджело ему за это был ничуть не благодарен.


Рафаэль уходил устало. И подчёркнуто взбешено.

Рафаэль бушевал на лидера за то, что тот подчинился последнему приказу мастера - отступать при нападении на убежище. Называл его отцеубийцей, говорил, что ему отвратительны такие как он.

Майки тоже попал в эту категорию, как слабовольный слюнтяй, который поджал хвост и смылся вслед за главным трусом. Предводителем остальных трусов. И от подобного осознания Рафаэлю становится невыносимо мерзко и мучительно.

Рафаэль любил младшего брата, по-особенному, но любил. Но гордость, накаленную, выкованную годами – он любил тоже.

Ведь на самом деле, все тридцать лет он ждал, что Лео придёт за ним и раскается. Микеланджело чувствовал это и решил не вмешиваться в их отношения.

Но если бы только нашлись силы, если бы только ему постоянно не хотелось лечь спать, закрыть глаза и долго-долго не просыпаться.

Может, тогда всё возможно было исправить?

Если бы, да только…


Леонардо уходил.

Они, прижимаясь друг к другу, лежали на замызганном матрасе в разваленном складе. В пыльные битые окна заглядывал чёрный клочок неба без звёзд. Темнота, которая смотрела на Лео, и не только ночью.

Микеланджело жался к последнему оставшемуся брату отчаянно крепко. Даже во время сна, когда можно забыть о приевшейся ржавчине и горечи во рту от застоявшейся воды, когда его брови сведены к переносице, а единственная рука, уложенная под шею Лео, сильно сжимала тому плечо, пробуждая старую ноющую боль от шрамов.

Леонардо на него за это совсем не злился. Потому что, когда позволяешь ненависти к себе скрести душу – на остальных её уже не остаётся.

И однажды ночью Микеланджело проснулся от непривычной легкости. Он резко распахнул глаза и застал брата, накидывающего на плечи длинный плащ, мрачностью под стать его очкам.

А дальше Майки уже не помнит, как он уходил - мир вокруг вдруг запрыгал, заскакал и смазался. И было слишком темно, чтобы что-то разобрать. Ему хотелось возмущенно кричать, схватить за грудки и что есть силы встряхнуть его. Всё что угодно – лишь бы он остался.

Леонардо любил младшего брата, любил чуть ли не больше всех на свете. Но теперь у него не было ни сил, ни былого самопожертвования, чтобы отдать ему эту всеобъемлющую любовь.

Микеланджело лёг на матрас, закрыл помутневшие глаза и уснул – и долго-долго не просыпался.


Нашумевшая потасовка с патрулем – обыденное дело. Настолько обыденное и вынужденное, что уже некогда разливающийся по венам азарт давно перестал щекотать артерии. А если вынуждение основано на спасении члена семьи – мысли о потешном унижении врага становятся излишними. Только желание уничтожить. Только желание спасти брата, чтобы затем самому избить его нагло ликующую морду.

- Майки, как я рад тебя видеть! – голос Донателло заливается искренней, теплой радостью, совсем не такой, какой была бы похожа на радость при сознательном учинении боли.

Да, это был самый настоящий материальный брат, с той же фисташковой кожей, такой же вытянутый, с крепко сбитой фигурой, однако мускулы значительно уступали в габаритах Микеланджело. Он точно такой же, как его запомнил Майки, будто его разум обезумел от одиночества и воссоздал образ из утерянного времени.

Брат выглядел слишком растерянно, слишком беспомощно, слишком натурально для мальчишки, попавшего в непредвиденные страшные условия, будто он просидел в бункере и не ведал, что мир скатился в ад. Да, именно мальчишки. Микеланджело смотрел на него и чувствовал, что в любую минуту – мальчишка может опьянеть от опасности и в панике вернуться в свой бункер.

Донателло ещё долго увещевал его в своей непричастности к подлому поступку тридцатилетней давности, так и в принадлежности к его гиблой реальности.

Он не знал, верит ли он Донателло.

Но почему-то отчаянно хотелось, чтобы именно этот мальчишка и именно сейчас – никуда не уходил.

Все предсмертные мысли и любовь каждого были о самом младшем.
Печальная участь...
Очень печальная и одинокая...

То, что я сейчас прочитал - один из мощнейших фанфиков ,которые мне вообще доводилось читать!!!

Очень, очень, очень понравился! Спасибо автор!