Автор: SickRogue
Фэндом: Черепашки-Ниндзя
Основные персонажи: Донателло
Рейтинг: G
Жанры: ангст, hurt/comfort, AU
Предупреждения: смерть персонажа
Размер: драббл
Статус: закончен
Описание: у истории SAINW свое завершение... и свое начало.


Слишком поздно.

Колени подгибаются, с размаху соприкасаясь с пыльной землей, но сейчас он едва ли чувствует боль. Кажется, сейчас он уже вообще ничего не чувствует, за исключением заледеневшего, стылого комка в груди, в том самом месте, где еще минуту назад билось сердце. Нет, он вовсе не умер — хотя желал этого со всей страстью, на какую он только был способен. И лишь где-то на самых задворках помутившегося сознания, слабо пульсировала одна-единственная, чудом уцелевшая мысль — он знал, что этим все и закончится... и что он, по сути, уже очень давно был готов к чему-то подобному. Но надежда — коварная и жестокая вещь, не так ли? Она греет тебя изнутри, несмотря ни на что, вплоть до самого последнего вздоха... и столь же неожиданно обрывается, оставив после себя лишь горькую пустоту, которую уже ничем и никогда не заполнить.

Пальцы невольно сжимаются, щедро загребя ногтями песок, и мутант устало опускает голову, на какое-то время замерев в полной неподвижности. Ему... ему просто нужно немного времени, чтобы пересилить обрушившуюся на него тяжесть. Глубокий вздох, медленный и размеренный выдох... С губ сам собой срывается глухой, жалобный всхлип, больше напоминающий скулеж побитой собаки. Его боль слишком сильна, она заставляет его бессильно трясти сгорбленными плечами, закрыв лицо ладонью и заходясь в сухих рыданиях. Слез и вправду нет, а может, они просто не успевают скатиться по его впалым щекам, сразу же впитываясь в плотную ткань старой, потрепанной маски.

"Соплей-то распустил," — грубо ворчит Рафаэль у него над ухом, но гений знает: он тоже плачет, и крупные, влажные горошины щедро катятся из его единственного зрячего глаза, тяжело капая на ворот куртки. "Бестолочь." И вправду... идиот каких поискать.

Только такой идиот, как он, мог опоздать на добрых 30 лет.

Но 30 лет — не столетие, и даже не полвека. До самого последнего момента он хранил веру в своих братьев, и в самого себя, каждый божий день давая немое обещание, что они непременно встретятся вновь. Старые, изувеченные, основательно подзабывшие друг друга и самих себя, но все-таки живые. Их воссоединение стало бы чем-то... фантастическим, потрясающим... долгожданным. Майки рассмеялся бы своим громким, задорным смехом и, недолго думая, бросился бы на шею старшим братьям, за что непременно получил бы подзатыльник от одного из них; но даже тогда улыбка бы не сгинула с его лица. Он улыбается и сейчас, тепло и солнечно, как может улыбаться только он один на всей этой проклятой планете, и механик ощущает приятную тяжесть его ладони на собственном панцире. Будь у него возможность — и он обнял бы зануду-гения обеими руками. Леонардо тоже здесь и, напротив, кажется необычайно серьезным и поглощенным собственными мыслями, но это его обычное состояние. Некогда ярко-голубые глаза скрыты за темными стеклами очков, но знает: даже ничего не видя, Лео все еще способен согревать взглядом, точно также, как это делал сэнсэй. И от этого взгляда, тяжелый камень на душе изобретателя как будто бы становится немного легче. Совсем чуть-чуть, но этого вполне хватает, чтобы поднять голову и снова посмотреть на прислоненную к могильной плите трость. Мастер Сплинтер отдал жизнь за сыновей, надеясь, что однажды они вновь станут едины. В этом был смысл его жизни... и смерти тоже.

— Простите меня, сэнсэй... отец, — эти слова даются ему с огромным трудом и звучат отчасти неразборчиво, но пожилому мутанту и не требуются какие-либо извинения. Он лишь спокойно кивает седой головой и кладет свою теплую, когтистую лапу на макушку сына, утешая его своим мягким прикосновением. Никто из его родных не держит на него зла, но сам гений понимает, что едва ли сможет когда-нибудь себя простить.

Слишком поздно просить прощения. Слишком поздно что-либо менять и исправлять совершенные ошибки. И пускай нет ничьей вины в том, что их семья оказалась разбита на части, но боль острыми осколками впивается в сердце, терзает его, рвет и кромсает, вновь и вновь давая ощутить скорбь от невосполнимой потери. Слишком поздно...

Но лучше уж поздно, чем никогда, верно?

Подняв руки к голове, мутант медленным, заторможенным движением стягивает рваную фиолетовую бандану и бросает на нее короткий отрешенный взгляд. Он хранил свою повязку долгие годы, в память о братьях и отце... Это был его талисман, ради которого он несколько раз слепо рисковал жизнью — как будто эта жалкая тряпица была важнее всего на свете. Он и вправду сильно ею дорожит, а потому безо всяких сомнений наклоняется вперед, к могиле, и аккуратно повязывает ленту на старый посох, вскользь проводя кончиками пальцев по его шероховатой деревянной поверхности и с болезненной, выворачивающей душу нежностью касаясь трех таких же потускневших от времени обрезков ткани, после чего вновь поднимается на ноги. Родные молчаливо наблюдают за его действиями, не двигаясь с места и не издавая ни единого звука, но слова и не требуются. Достаточно того, что они просто находятся рядом с ним — наконец-то, спустя столько лет, они снова могут стоять плечом к плечу, совсем как в годы минувшей юности. Донателло знает, что они уже давно его простили... и будут ждать его возвращения и впредь, до тех самых пор, пока смерть окончательно сведет их вместе. И кто знает, быть может, тогда он, наконец-то, сможет сказать им всем, как сильно он по ним скучал.

— Я не прощаюсь с вами, — тихо шепчет Донателло, обращаясь не то к памятнику, не то к вяло плывущим по небу облакам. Какое-то время он неподвижно стоит перед могилой, запрокинув ничего не выражающее лицо к бездонной вышине, ни о чем не думая, ничего не чувствуя и не обращая внимания на слабо шелестящий в траве ветер. Но вот за его спиной раздаются звонкие, нетерпеливые голоса, и гений, вздрогнув, оборачивается через плечо. Пускай на краткую долю мгновения, но ему почудилось, что он услышал своих братьев... Но нет — перед камнем стоит лишь он один, а чуть поодаль, смущенно притихнув, жмутся друг к другу его сыновья-близнецы, запоздало сообразившие, что им не стоило так громко шуметь. Донателло через силу заставляет себя улыбнуться в ответ на их вопросительные взгляды, и мальчики немедленно приободряются. Однако, при виде надгробной плиты и прислоненной к ней трости, лица их вновь становятся непривычно серьезными.

— Чья эта могила, пап? — настороженно уточняет Данте, не спеша, впрочем, приближаться к ней вплотную. Сандро немедленно пихает брата локтем: разве ты не сознаешь, что задаешь неудобные вопросы, дурачина? Но Донателло не может укорять сына за чрезмерное любопытство. Говорят, что человек не умирает до тех пор, пока о нем кто-то помнит... И пускай это далеко от понятия "вечная жизнь", было бы обидно, если бы память о его семье навеки стерлась с лица Земли, верно? Но всему свое время. Глубоко вздохнув, мутант приближается к близнецам и молча привлекает их с двух сторон к себе, потрепав их зеленые макушки своими широкими, теплыми ладонями. Однако этих малышей не так-то легко провести: они улыбаются и доверчиво жмутся к своему родителю, но взгляды их остаются необычайно внимательными. Они прекрасно видят, как сильно огорчен их отец — настолько, что кажется постаревшим на добрый десяток лет. И, разумеется, детей не может не беспокоить эта странная, пугающая перемена...

— Ты снял свою повязку, — с большим удивлением отмечает Сандро, не отводя взгляда от лица изобретателя. — Ты хочешь оставить ее здесь?

— А как же твои слова о том, что это — память, которую необходимо беречь как зеницу ока? — поддакивает Данте, с подозрением сощурив темные глазищи. — Разве это не то, чем ты дорожишь? Что, если ее намочит дождь или унесет ветер? — и близнецы неуверенно оглядываются на старый посох, подмечая, что, помимо отцовской банданы, к нему также привязаны и другие ленты. Пускай они еще не знают, кому принадлежат эти повязки, но, безусловно, догадываются о том, что когда-то их носили живые люди... или мутанты. И тот факт, что гений решил оставить важную частичку себя среди этих старых, забытых предметов, не может не удивлять, и даже пугать... Но гений лишь слабо приподнимает уголки губ в ответ и едва заметно качает головой. Дышать по-прежнему тяжело, а сердце глухо бьется о грудную клетку, но теперь его боль отчасти приглушена. Ладони продолжают машинально поглаживать затылки сыновей, на которых также повязаны две короткие новенькие ленты — черная и белая, и близнецы не возражают против этой ненавязчивой ласки, терпеливо дожидаясь ответа мутанта. В конце концов, Донни вновь опускает на них взгляд...

Он не может этого увидеть, но все же чувствует, что братья и сэнсэй за его спиной молчаливо улыбаются, уже заранее зная его ответ.

— Думаю, что я всегда смогу за ней вернуться.